Герой туманной долины

Шеннон понял, о чем она говорит, как понял и то, что ответ на свой вопрос она знала заранее — это был честный обмен, откровение на откровение.

— Не думал, что тебе это будет интересно.

— Все, что касается тебя, мне интересно, мистер… — Она одернула себя на полуслове.

— Мистер Паркс, да, — кивнул Шеннон. — Из твоих уст мне это нравится.

Делла шумно выдохнула и спрятала лицо в ладони. Он видел ее метания, видел, как она хотела рассказать о себе больше и о большем спросить, но давить на больную мозоль — такую же больную, как ее собственная, — не решалась.

А он решился. Решился и спросил о том, о чем, вероятно, Деллу никто никогда не спрашивал.

— О чем писала Алана?

— О девушке, потерявшей нить собственной жизни, — отозвалась она не сразу, тихо, делая длинные паузы между словами. — Она писала о той, кому было двадцать, в то время как сама была на пять лет младше, но, стоит заметить, ей удалось. Она мыслила шире своих лет, видела больше. Она была мудрой настолько, словно в ней сосредоточились знания о жизни всех тех, кто хоть немного эту жизнь понял.

Делла горько усмехнулась. Ее взгляд стал отстраненным, и смотрела она уже не на Шеннона, а сквозь него, в тот дом, где выросла, в лицо сестры, которая ушла, в ту ночь, когда Алана Хармон стала невидимкой.

— Ее героиня курила на балконе тесной квартиры, которую снимала на последние деньги, и думала о том, что ее будущее не настанет. Она сокрушалась, что родилась в неподходящем ей мире, таком, который отвергнет чувства и посмеется над твоими словами, таком, который переступит через твое тело, когда будешь молить о помощи, и лишь презрительно хмыкнет в ответ на твою скорбь.

Шеннон закрыл глаза, представляя, как девчачья рука выводит слова на альбомных листах, как рвет их в бешенстве, как переписывает вновь. Как делает все то, что сам он делал не раз.

— Ее героиня мечтала найти семью — ту, которую не объединяют кровные узы, а связывают нити дружбы и чувство дома. Читать было больно — мы не смогли дать Алане семью, о которой она мечтала, а Алана не стала просить…

Делла давно убрала свою руку с руки друга, вцепилась мертвой хваткой в кружку остывшего какао и тяжело моргнула, вновь фокусируя взгляд на сидящем напротив Шенноне.

Тот понимал, о чем писала Алана Хармон. Он писал о том же иными словами.

— Ты позволишь мне прочесть ее работу однажды?

— Она была бы рада, — попыталась улыбнуться Делла. — Она не дописана, правда, но… Знаешь, — она хмыкнула и покачала головой, пряча блеснувшие в глазах слезы, — я вдруг подумала, что если бы ты дописал, на обложке могли бы красоваться два имени… Какая глупость. — Она поморщилась и отмахнулась. — Прости, это ерунда.

Шеннон тяжело сглотнул — образовавшийся в горле ком мешал толком дышать, давил слова в зародыше и приказывал заткнуться, не обещать, что все, о чем Делла мечтает, вполне осуществимо.

— Не ерунда, — еле слышно проговорил он, игнорируя внутренний голос, приказывающий молчать. — Совсем не ерунда.

Шеннон помедлил, думая, стоит ли наконец рассказать о смерти той, по кому скучал безмерно.

— Меня тоже разъедает чувство вины, Делла, — проговорил он, пальцами отбивая неровный ритм по столу. Девушка подняла голову. — Ты спросила тогда, в Стамбуле, не пробовал ли я предупреждать об опасности тех, чьи мечты видел. Помнишь?

— Помню, — кивнула она.

— Я видел мечту Катарин и то, как она обернется смертью. Она называла этот мой дар-проклятье «космической болячкой», — грустно улыбнулся Шеннон, — но не верила в него, поэтому на концерт, где должна была погибнуть, поехала все равно.

— Видение сбылось? — почти прошептала Делла. Ее тонкие светлые брови в скорбной гримасе сошлись к переносице.

— Да, — кивнул Шеннон. — Моя главная ошибка, которую не могу себе простить, — отпустить ее туда, зная, чем все обернется. Я просил ее не ходить, правда, — поспешно добавил он. — Умолял, предупреждал, но она…

Шеннон шумно выдохнул и замолчал. Вот о ней, о его взбалмошной, чудаковатой Катарин, говорить было так же трудно, как и прежде.

— Если чувствуешь вину до сих пор, твой шанс искупить ее в новой попытке использовать то, что называешь проклятьем, во благо. Порой одной анонимной записки достаточно, чтобы человек задумался, действительно ли стоит делать то, что сделать так хочется.

— Никто не поверит, Делла…

— Тогда, как бы грубо ни звучало, это уже их беда. Ты можешь предупредить, и если из сотни увиденных мечтаний хотя бы одно не обернется катастрофой, задача выполнена.

Шеннон задумался, запустил руку в кудри. Он ведь и вправду не пробовал ни разу, думая, что любое его предупреждение станет таким же, каким стало однажды вечером для Катарин — останется без внимания и будет высмеяно.

— Я нашла твой подарок, — вдруг выпалила Делла, словно опомнившись. — Шикарная композиция, на полку встала идеально. Скажешь, где купил?