Герои, творцы и хранители японской старины

В связи с этим следующее предположение М. И. Стеблин-Каменского относительно ранней лирики в приложении к японскому материалу нуждается в уточнении: "В ранней индивидуальной лирике, как она представлена в древних письменных литературах, художественный вымысел действительно, как правило, отсутствует. Эта лирика неизменно автобиографически конкретна, в некотором смысле «натуралистична». Автор неизменно совпадает в этой лирике с лирическим субъектом" [Стеблин-Каменский, 1964, с. 404]. (В данном случае мы разграничиваем эпос и лирику согласно признакам, выделяемым Б. Снеллом: 1) лирика, в отличие от эпоса, основной акцент делает на настоящем, а не на прошлом и 2) в лирике поэт появляется в качестве героя произведения [Снелл, 1953, с. 45].)

Связь между личным и внеличным в раннеяпонской лирике носит неоднозначный характер — появление поэта как героя произведения зачастую носит фиктивный характер, ибо «я» поэта может быть заменено на любое «я» его социального окружения. Собственная судьба поэта не становится предметом рефлексии. Это касается как "длинных песен" ("нагаута"), в наиболее чистом виде несущих в себе экспрессию коллективного сознания, где личность поэта обычно не выявлена вообще, так и "коротких песен" ("танка"), которых в «Манъёсю» подавляющее большинство. Танка, сложенные одномоментно, описывают сиюминутное состояние поэта, но они начисто лишены памяти. Прошлое, если оно вообще присутствует в лирических стихах, существует только в качестве антитезы настоящему. Вдова Хитомаро оплакивает своего супруга:

И встреч наедине, и просто встреч
Уже не будет больше никогда!
Вставайте и плывите, облака,
Ко мне сюда из дальней Исикава,
Глядя на вас, о нем я буду вспоминать!

№ 225, пер. А. Е. Глускиной

Ответ Хитомаро был написан за него неким Тадзихи:

Хочу, чтоб кто-нибудь мог передать тебе
О том, чтоб жемчуг драгоценный,
Что к берегам прибьет бушующей волной,
Ты клада в изголовье, зная,
Что это я, любимая, с тобой!

№ 226, пер. А. Е. Глускиной

Неудивительно, что при таком отношении к личности поэта нам так мало известно о его жизни. «Я» стихов «Манъёсю» зачастую не имеет никакого отношения к «я» реальному. Поэты того времени еще не умели взглянуть на другого человека со стороны и сказать о нем «он», поэтому-то они и говорили «я» от его имени. Каков был сам поэт, такими в его произведениях представали и другие; каковы были другие, таков был и сам поэт.

Итак, мы знаем, что Хитомаро был придворным поэтом при дворе государыни Дзито. Судя по топонимам, встречающимся в его любовных стихах, у Хитомаро было три жены — две в земле Ямато и одна в Ивами (полигамия у придворных считалась делом обычным). Когда Дзито в 697 г. отреклась от престола и государем стал Момму, в придворной жизни постепенно стал доминировать род Фудзивара. Лишившись покровительницы, Хитомаро оставил столицу и дни свои окончил чиновником в провинции. Он скончался в земле Ивами.

Хитомаро — сын эпохи, уходящей в прошлое, в котором синтоизм как основа мировидения господствовал безраздельно. Эту религию не интересует личность, и именно поэтому синтоизм оказался не в состоянии создать собственную биографическо-житийную традицию. Однако имя Хитомаро, последнего значительного представителя поэзии, истоки которой лежат в фольклоре, стало известно нам, хотя, по существу, многие его стихи носят анонимный характер. А. Е. Глускина совершенно справедливо утверждает, что применительно к «Манъёсю» нельзя говорить, что "вся анонимная поэзия является поэзией народной, вся авторская поэзия — литературной поэзией, а песни, подписанные именами императоров, принцев и придворных чиновников, придворной поэзией" [Глускина, 1979, с. 72].

Взаимоподменяемость литературы и фольклора в творчестве ранних поэтов «Манъёсю», включая Хитомаро (практически одни и те же стихи представляются составителями «Манъёсю» то как анонимные, то как авторские), с несомненностью свидетельствует о неустоявшихся оценках вклада коллективного и личного в динамику поэтического творчества. При этом наличие прозаических вступлений и примечаний в тексте «Манъёсю» говорит о том, что составители антологии ставили своей задачей определение автора той или иной песни важное доказательство общей установки эпохи на авторское творчество, хотя трансляции текста по-прежнему уделялось большое внимание: автор зачастую указывается вместе с исполнителем, со слов которого записана песня, — в сознании современников они являлись соавторами.