Герой жестокого романа

— Ваш Саша очень не нравится Петру Петровичу, — продолжала болтать Елена Ивановна (правда, громким шепотом). — Он мне сам говорил. Мне он тоже как-то не очень… По-моему…

Елена Ивановна глянула на меня с некоторой робостью.

— Да-да? — подбодрила я ее. Мне было очень интересно, что она скажет.

— По-моему, Ксенечка, Петр Петрович хотел бы, чтобы вы уделяли больше внимания… или как мне выразиться получше?

— Я все поняла. Кому же?

— Его сыну, — сказала Елена Ивановна.

— Кому?! — вырвалось у меня, по-моему, даже слишком громко.

— Ну как же? Вы же с ним знакомы? Вы же даже про него спрашивали. Я сама слышала.

Я в ситуацию не въезжала. Вроде бы я со всех сторон слышала, что Петр Петрович после несчастной любви к моей матери так ни на ком и не женился.

— Так он раньше был женат, — как само собой разумеющееся сообщила мне Елена Ивановна. — До вашей мамы. Это он потом не женился. Вам сколько лет? Девятнадцать? А Глебу-то в этом году тридцать будет.

Я открыла рот, потом закрыла. Так вот почему Петр Петрович сватал его мне! Хотел поженить своего сына и дочь своей любимой. Тоже мне сват нашелся. Хотя… Но, значит, я не могу быть его дочерью! Он никогда бы не стал расписывать мне все достоинства Глеба, если бы сам был нашим общим папой.

А может, все-таки в те старые анализы, что мама приносила Алле Аркадьевне, закралась ошибка? Могло быть такое? Но Алла Аркадьевна утверждает, что помнит изменившееся мамино лицо. Значит, мама с кем-то… все-таки… Она не исключала… Но кто восстановит события двадцатилетней давности? Ведь у мамы не осталось подруг после того, как отец, ну то есть Владислав Николаевич, пошел вверх и мы, так сказать, стали «новыми русскими». Подруги не могли это выдержать. А если мне все-таки с кем-то из них связаться? Но вообще-то мама была довольно скрытной. Стала бы она с кем-то из них делиться? Такой информацией?

Или Алла Аркадьевна что-то напутала?

Но как бы мне убедить отца снова сдать кровь? Не пошлет ли он меня подальше? Тем более мама могла бросить ему в лицо…

Что? Что я — дочь Багаева? Могла со злости, чтобы, например, позлить отца. Отомстить ему за все его измены. Или она все-таки назвала ему вполне конкретное имя?

Или мама каким-то образом все-таки встречалась с Багаевым? В смысле в тюрьме, на зоне? Могла она поехать к нему на свидание? Выплакать встречу? Подкупить кого-то? И Багаев не знает, что я — его дочь. Мама сказала отцу, но не сказала Багаеву. О господи!

Елена Ивановна накормила меня, я поведала ей про смерть Иры (все равно узнает, а было бы странно, если бы я умолчала), она, в свою очередь, расспросила меня про Ису, которого никогда раньше на этой даче не видела.

Где-то в половине двенадцатого мы услышали шум отъезжающих машин. Двух. Мы с Еленой Ивановной припали к стеклу, но в темноте ничего разобрать не смогли.

Через несколько минут в кухне появился Багаев.

— Ксения, пойдем ко мне в кабинет.

Я послушно встала и последовала за хозяином дома.

В кабинете Багаев налил себе и мне коньяку, сел напротив меня и долго на меня смотрел.

— Ты совсем не похожа на свою маму, — наконец сказал он.

— Но почему? — воскликнула я. — Все наоборот говорят, что я — ее копия.

Но Багаев имел в виду не внешность. Мама никогда не полезла бы в гущу событий. Она была покорной и абсолютно безынициативной. Если ей говорили: нельзя, она воспринимала это буквально. Точно так же и «не лезь», «не суй свой нос в мужские игры», «не высовывайся». Во мне же очень силен дух противоречия. Любопытство. Желание добиться цели, которую я перед собой поставила. Если мне сказать «нельзя», это как раз послужит сигналом к действию. Я хотела сказать, что такой я стала лишь в последнее время, но сдержалась. Если бы жизнь так круто не изменилась, я, не исключено, тоже всегда была бы такой, как мама. Но она изменилась… И мне пришлось стать сильной, чтобы выжить. А может, я всегда была сильной, просто не знала этого? Просто раньше мне не представлялось возможности себя показать.

— Ты прости, Ксения, но я изучил содержимое твоей сумочки, — заявил Петр Петрович.

Багаев встал и извлек из-за тумбы стоявшую на полу сумку, которую я бросила при входе в дом.

— Ой, простите! — закрыла я рукой рот, вспомнив о лежащей там фотографии Иры и почти обнаженного Багаева.

— Твоя мама никогда не стала бы делать ничего подобного. И я не имею в виду брать фотографию без спроса. Затевать расследование, как ты. И, кстати, успешно его провела. Должен признать. А кислота в пузырьке для духов? Это серная? А отмычка? Кем ты стала, Ксения? — Багаев вскинул на меня глаза (так он глядел в рюмку) и прямо спросил: — Какие у тебя есть вопросы?

— Я — ваша дочь? — тут же спросила я.

— К сожалению, нет. Я очень хотел бы, чтобы ты была ею. Так похожая на свою маму — и такая, как есть. Нет, Ксения, ты не моя дочь.

Я ждала продолжения. Скажет мне сам или нет? Что ему поведала в ту злополучную ночь моя мама?

Багаев понял, что я хочу спросить.

Но, как он уже мне говорил, тогда мама взяла с него лишь обещание, что он никогда не сделает мне ничего плохого.