Герцогиня и «конюх»

– Сейчас необходимо решить вопрос: кто заступит Петра Второго,  – сильно волнуясь, начал Ягужинский.  – Во дворце я случайно попал в ту гостиную, где шло тайное совещание князя Дмитрия Голицына с некоторыми членами Совета.

– А-пчхи! – чихнул Остерман.

– Будьте здоровы! – насмешливо сказал Ягужинский.

– Благодарю вас!

– И я услышал,  – продолжал Ягужинский,  – что они прочат в императрицы Анну Иоанновну.

– А? Да неужели? – тоном искреннего изумления спросил Остерман.

– Да, да, но с одним непременным условием: ограничить до последней степени царскую власть. Они, конечно, нарочно остановили свой выбор на этой безвольной божьей коровке, которая с радостью из-за призрачной короны императрицы согласится на все их условия. Ваше мнение?

– А-пчхи! А-пчхи! – дважды чихнул Остерман.

– Экий, простите меня, чертовский насморк разобрал вас, ваше превосходительство! – побагровел от досады Ягужинский.

– А вы еще не верите, что я болен! – улыбнулся Остер-ман, забивая на всякий случай новую понюшку табака в нос.  – Итак, Анну Иоанновну хотят просить царствовать?

– Да! – рявкнул Ягужинский.  – Я лично ничего не имею против этого, но только при одном условии: ее власть ни на одну йоту не должна быть ограничена. Помилуйте! Разве нам не понятно, для чего Голицын, другие и их присные домогаются этого? Ведь только для того, чтобы захватить тогда всю власть в свои руки. Виноват, вы ответите или… чихнете опять на этот вопрос, ваше превосходительство?

И Ягужинский впился пытливым взором в лицо великого дипломата.

Остерман вынул цветной шелковый платок и, высморкавшись, произнес:

– Слава богу, теперь насморку легче, любезный господин Ягужинский. Да, я отвечу вам: они не желают, чтобы продолжалось так, как шло прежде. А поэтому необходимо выбрать Анну Иоанновну.

– С ограничением? – вскочил, как ужаленный, Ягужинский.

– С самым суровым, добавьте. Пусть они свяжут ее по рукам и по ногам своими «конъюнктурами» и «кондициями». Пусть! И я вам советую не противиться этому.

– Как? – вскочил с кресла Ягужинский.  – Это что же: из огня попасть в полымя?

Остерман, пожав плечами, возразил:

– Вы ошибаетесь. Это значит раз навсегда отделаться от них.

– Как так?

– Очень просто. Ограниченное самодержавие – еще непонятная для русских, для России штука. Когда это совершится, когда императрицу почти насильно свяжут ограничительной грамотой,  – вот тогда только наступит время вашего активного вмешательства в расстройство планов Дмитрия Голицына и его присных. Вы поняли меня?

Ягужинский отрицательно покачал головой.

– Очень уж вы мудрено, господа дипломаты, объясняетесь! – с досадой вырвалось у него.

– А между тем нет ничего более легкого, как понять эту премудрость. Вы лично ничего не имеете против избрания императрицей Анны Иоанновны?

– Ровно ничего.

– Так вот вы и не мешайте, чтобы ее выбрали…

– А дальше-то что будет? – затопал ногами пылкий Ягужинский.

– Понюхайте, это успокаивает нервы,  – с тонкой усмешкой опять протянул Остерман табакерку.  – Вы спрашиваете, что тогда будет? Да то самое, чего вы добиваетесь: абсолютное самодержавие, которое сосредоточится в руках Анны Иоанновны. Я вижу опять облако изумления на вашем лице? Как же вы, Ягужинский, не понимаете? Ведь императрицу с ограниченной властью, вернее – совсем безвластную, выберут… кто? – одни «верховники», в числе коих состою и я. Прекрасно! Но, скажите, разве вся Россия состоит только из членов Верховного тайного совета? А о народе, о духовенстве, о «шляхетстве»[26] – дворянстве – и, главное, о войске вы забыли? Задавались ли вы вопросом: как они взглянут на действия «верховников»?…

Теперь Ягужинский начал кое-что понимать. Он сел против Остермана и, не спуская взора с его лица, произнес:

– Так, так! Как будто я начинаю понимать вас!

– Давно бы пора! Итак, императрицу ограничили. Тогда вы и другие обращаетесь ко всем сословиям России и, повторяю, главное – к войску: «Братцы, караул! Смотрите, православные, что поделали с нашей царицей эти жадные, корыстолюбивые бояре-князья! Они, дав ей корону, лишили ее власти, исконного самодержавия. Неужели вам любо, чтобы вами правили они, а не помазанница Божия – государыня? Ведь они только о своем кармане будут думать, тогда как самодержавная императрица – наша матушка, настоящая печальница о всей православной Руси». И, когда вы скажете это всей России – все «ограничения» падут сами собой.

Ягужинский вскочил и заорал громовым голосом:

– Ура! Теперь я понимаю ваш гениальный план, Остерман! Вы – самый умный, самый великий человек!

И, не будучи в силах сдержать свой восторг, Ягужинский сжал Остермана в своих медвежьих объятиях.

– Ох! – простонал великий дипломат.  – Честное слово, мой друг, вы рискуете потерять во мне мудрого советника, так как задушите меня! Фу-у! Пустите. Экая у вас медвежья сила!!.

– Я… я сейчас пошлю письмо Анне Иоанновне! – продолжал неистовствовать Ягужинский.  – Как вы думаете: ведь надо предупредить ее?

– Это не мешает,  – серьезно ответил Остерман.

– Отлично! Позвольте мне здесь, на вашем столе, написать письмо будущей монархине.

– Пожалуйста.