Гесериада

На третий день сажает он Цзуру. По дороге какой-то китаец пахал пашню и по меже пашни расставил вехами колья, по которым прыгает сорока. В это время куропатка в мешке у старика по-прежнему стала биться, хайнык лягнул и опрокинул старика на землю. Тот притворился мертвым, а Цзуру быстро соскочил, попридержал хайныка и давай притворно голосить громким голосом. Потом перестал плакать и говорит:

— Кто же виновник моего горя: не эти же горы или растущий на них лес? Не паши этот зловредный китаец, да не понаставь по меже вех, где бы тогда уселась сорока, с чего бы тогда стал брыкаться хайнык, с чего бы тогда и умереть моему старику? Пойду и привяжусь к этому китайцу!

Он пошел и высказал все это китайцу, но тот и слушать не хочет:

— Не хочешь ли ты, — говорит он, — не хочешь ли ты воротить своего мертвого тем, что заставишь заплатить за него живым человеком? Отстань!

Тогда Цзуру принимается вытаптывать его пашню. В страхе и скорби за свою пахоту китаец подбегает и говорит:

— Как ты прикажешь, так пусть и будет: только не трогай моей пашни!

— А я, — говорит Цзуру, — я буду настаивать на своем: ты обязан, в качестве следуемого с тебя штрафа «яла-цзанха», нарубить и привезти мне с этой горы лесу, чтобы я мог предать погребальному костру своего батюшку.

Китаец отправился, нарубил на горе дров и доставил, а Цзуру обложил ими своего отца и зажег огромный костер. Когда пламя с треском разгорелось, старик приоткрыл глаза и взглянул, а Цзуру говорит:

— Известно, батюшка, что, если человек умирает с открытыми глазами, то это худая примета для его живых потомков? — И он швырнул отцу в глаза подхваченную горсть пыли. Между тем старика начинает донимать жар, и он скрючивает ноги.

— Когда у покойника скорчены ноги, — продолжает Цзуру, — то несдобровать, говорят, оставшимся после него жене и детям. Притаскивает огромное бревно и наваливает отцу на ноги, а потом поднимает его и тащит на костер. Уже перед самым пламенем старик заговорил:

— Цзуру, да отец твой вовсе не умирал, он живехонек!

Но Цзуру продолжает тащить старика в огонь:

— Ведь есть, батюшка, примета, что, если покойник подает голос, так будет недоброе оставшимся после него родным.

— Родной мой! — кричит старик. — Так, значит, ты хочешь сжечь своего отца живым: говорю ведь, что я не умер!

— Так, значит, ты, батюшка, не умер: это хорошо! — говорит Цзуру, взваливает его на хайныка и везет домой.

Дома старик рассказывает своей жене, как трое его сыновей пасли скот и как он хотел испытать характер каждого из них.

— Мой Цзаса, — заключил он, — мой Цзаса будет богатырем, мой Рунса будет человеком, который любит есть втихомолку, но уж с моим-то Цзурой никому не сравняться!

Сказав это, старик вышел, а мачеха задумала худое:

«Что же это? Выходит, что сын сбытой с рук женщины лучше обоих моих сыновей?»

И замыслив немедленно извести Цзуру, она поставила на стол для двух своих сыновей хорошую пищу, а Цзуре подсыпала сильнейшего яду.

Вечером являются все трое сыновей. Цзаса с Рунсой садятся за стол и оба принимаются есть, а Цзуру стоит с левой стороны и смотрит:

— Голубчик, Цзуру! Что же ты стоишь и смотришь? Садись за стол и принимайся за свою еду! — говорит мачеха.

Тогда Цзуру быстро подходит, берет свою чашку с едой, садится и говорит:

— Наши родители до сих пор наделяли нас едой, а теперь будут наделять и скотом. Вы же, оба моих старших брата, сделали оплошность: не поднесли своим родителям начатка — дэчжи. Хоть сам еще и не ел, ну так что же? — говорит Цзуру и подает от себя отцу дэчжи.

Только было хотел отведать ничего не подозревавший отец, как Цзуру быстро выхватывает у него чашку и передает мачехе. Та, сгорая со стыда, собиралась уж было отведать, как Цзуру и у нее быстро берет чашу и делает возлияние на котел со словами:

— Издавна повелось, что он, котел — главное в домоводстве. — А котел и лопнул. Полил он на таган — таган разлетелся, покропил на дымник — дымник развалился. Тогда Цзуру покропил на голову собаке, приговаривая:

— И желтый пес служит в домашнем хозяйстве! — и у собаки голова расселась надвое. Затем, с остатками в чаше он сделал так, что они сами собой разнеслись, сами собой выплеснулись в жертву его сестрице, находящейся у драконовых царей.

11 Возвращение Санлуна на родину. Цотон изгоняет Цзуру с матерью

Старик Санлун откочевал к своему улусу и расположился на краю многолюдного родного кочевья. Охотясь поблизости, Цотон-нойон обратил внимание на новое стойбище и говорит:

— Чья же это такая прекрасная белая юрта и чей этот несметный скот?

И он послал человека узнать, чье это кочевье. Когда посланный сообщил, что кочевье — старика Санлуна, Цотон-нойон со всей своей свитой, подъезжает к юрте и задает Санлуну вопрос, откуда это у него взялось такое скотоводство и настоящий дворец — белая юрта? Цзуру выступил вперед и говорит: