Гесериада

Цзуру знал про это, как и про то, что Мангус различал людей еще за сутки пути от него, хватал и пожирал их уже за полсуток пути от него. Оборачивается он нечистым грешником, человеком, промышляющим ловлей тарбаганов, приходит к субургану, ложится у его основания и притворяется будто раскапывает норку. Мангус окликнул его и спрашивает:

— Что ты за человек?

— Ах, благодетель, — отвечает Цзуру. — Разве я не вправе тебя немного побеспокоить: я — убогий человек, промышляющий ловлею тарбаганов; вот в эту норку забежал тарбаган, и я прилег, чтобы его выкопать. Мангус перестал обращать на него внимание, а Цзуру тем временем наделал подкопов под фундаментом субургана, в разные стороны; толкнул субурган, и он упал, разбившись на несколько частей. Падая с маковки субургана, разбился насмерть и Мангус.

Покончив с Мангусом, Цзуру возвращается домой, навьючивает свою старенькую черную полуюрту и вместе с матерью едет в свой улус. Вблизи главных улусных кочевий увидал его Цотон-нойон и ахнул:

— Цзуру! Какими судьбами? А про тебя мне Цзаса сказывал, будто тебя схватили и пожрали албины: «Я же, — говорил он, — убил этих албинов и вот угнал меринов».

— Значит, ты теперь так можешь говорить про нас обоих с Цзасой! — говорит Цзуру.

— От нет происходит да, а так все равно что да! — говорит Цотон.

— Мать его с отцом и с тобой вместе! — говорит Цзуру. — Чего ради Цзаса про меня плетет небылицы?

И с этими словами Цзуру поехал своею дорогой.

16 Цотон вторично изгоняет Цзуру вместе с матерью. В новом изгнании, на ур. Энхирехойн-Цзу, Цзуру строит храм в честь Хомшим-бодисатвы

Снова распаляется гневом Цотон-нойон и отдает такой приказ:

— С нынешнего дня на урочище Больчжомурун-хоолай будем кочевать мы, а Цзуру с матерью пусть отправляется кочевать на урочище Энхирехойн-Цзу.

— Ладно! — отвечает Цзуру и ухмыляется. А мать его, со слезами на глазах, говорит ему:

— Эх, родимый ты мой! Что же ты смеешься? Радовалась я, чаяла в тебе доброго, дельного сына, а выходит, что родила-то я сына худого, никчемного. Родной ты мой, ведь на этом самом Энхирехойн-Цзу, говорят, летом не бывает дождей, а зимой великие снежные заносы и страшные метели-шурганы. Нет там ни скотского помета-аргала, ни другого какого топлива, ни даже зверя: вот какая, говорят, это пустыня. Разве не ясно, родной, что нас посылают на верную смерть? Не лучше ли нам как-нибудь кормиться ткацким трудом около людей Цотонова улуса?

— Молчи, матушка! — говорит Цзуру. — Ты женщина и по-женски судишь. Пословица говорит: «И коза к своей паре льнет. А пободаются — разойдутся. И женщина к милому дружку льнет. А поссорятся — расходятся». Уйдем-ка лучше, матушка! И он откочевал со своей матерью.

После того, ках Цзуру водворился на Энхирехойн-Цзу, это урочище превратилось в прекрасное блаженное кочевье: из моря провел он воду, у самых дверей, около своей юрты насадил множество деревьев, которые стали приносить всевозможные плоды. Оттого в ту местность сбежалось множество всякого зверя, и Цзуру прозвал это урочище — Цакирмак-хоолту.

Однажды, когда Цзуру охотился на Энхирехойн-Цзу, там проходил, возвращаясь домой с барышами, караван из пятисот купцов Тескийского Эрдени-хана, которые побывали в царстве Дайбун-хана китайского. У них не было недостатка ни в чем, кроме разве пары обыкновенных человеческих глаз, и не было ничего, чего б не могли эти купцы. Является им Цзуру то под видом шайки в двадцать человек, то под видом кусачих шмелей, и тотчас же эти люди сбились с дороги. Никакими способами не находя дороги и чувствуя приближение смерти, обращаются к нему эти пятьсот купцов.

— О милосердный Богдо! Разве не ясно, что мы больше не располагаем собой? Захочешь ли ты взять эту нашу казну — бери по расположению твоей воли; захочешь ли сделать нас твоими покорными друзьями — мы станем твоими друзьями.

— Ладно, ступайте за мной! — Привел их Цзуру к себе и говорит:

— Выстройте вы мне здесь такой прекрасный дом, который бы приличествовал храму Хомшим-бодисатвы, и выстройте его из таких материалов: из золота, серебра, железа и камня.

Тогда пятьсот купцов поставили на великом море каменную плотину и стали воздвигать колонны из огромных валунов. Из железа делали они стропила, из свинца оконные рамы; и во все оконные рамы вставили огнепламенные эрдени — драгоценные камни, через которые в дом проникал свет. Крышу они сделали серебряную, позолоченную; на коньке водрузили огнепламенный эрдени, драгоценный камень. Тогда поставили они внутри храма кумир Хомшим-бодисатвы, по четырем углам залы подвесили светоносные огнепламенные эрдени, а пред кумиром Хомшим-бодисатвы — чиндамани-эрдени. Потом извлекли они камень из плотины, и пошла оттуда святая вода-расаяна во внутрь храма. Держат тогда речь пятьсот купцов: