Нам же как будто бы здесь говорит сам автор Гесериады о том, что Цотон — это поэтический вымысел, литературный тип, терпеливо рисованный на страницах всего произведения, как ни гнусен «этот коварный». И уничтожать поэтому надо не Цотона, но цотонов, реальных носителей «цотоновщины»: тогда действительно Цотон всегда будет невольным виновником нашего торжества настолько, как если бы он сам приготовлял нам «пиры радости».
Этот тон аллегории, намека, скрытого умысла и резонерства, представляется, быть может, самой характерной чертой Гесериады и, вместе с ее невыдержанной в определенном тоне и явно нарочитой формой народного творчества, еще раз наводит на мысль о принадлежности этого произведения определенному автору.
Рассматривая большое полотно Гесериады, похожее на буддийскую иконопись для народа, сложную, многокрасочную, многоликую, наполненную химерическими и непонятными чудовищами, неведомыми цветами и символами, мы, с помощью одного лишь приведенного указания автора, откроем ее лейтмотив: это непрерывная, полная сарказма, борьба Гесера то с самим Цотоном, то с его присными, то со всевозможными «чудовищами»... но все они — все тот же Цотон, то реальный, то в бесчисленных перевоплощениях все той же злой «цотоновщины».
Но ведь Цотон-нойон — владетельный князь, феодал, владетель нескольких отоков (волостей) помещичьих крестьян. Кто же, в таком случае, сам Гесер, что он так яростно и неустанно, с таким ядовитым издевательством ведет брань с этим олицетворением феодального класса рабовладельцев? Кто он сам, почему и во имя чего ведет эту борьбу?
О Цотон-нойоне мы уже знаем. С первого появления его на страницах Гесериады он представлен нам трусливым предателем и вором. Затем Цотон, при каждой с ним встрече, получает новые и новые характеристики, пока не предстанет в ярком портрете степного деспота-феодала, с которым Гесер расправляется при случае, конечно, то батогами, то костром, когда тот прикидывается покойником, то выдергивает волосы с головы, как будто бы ради спасения утопающего барина. Но никогда не посягает на его жизнь, оставляя для него самую лютую казнь — публичное осмеяние и посрамление. Все эпизоды встреч Гесера с Цотоном полны крепкого юмора и носят настолько очевидный сатирический характер, что цитаты были бы излишни.
Но Гесер — ведь это божественный сын Индры, Хормусты-тэнгрия. Гений-хранитель манчжурской династии, который явился в мир, по повелению будды Сакьямуни, для искоренения повсюду десяти зол, соответствующих буддийской декаде грехов человека и для «подавления смутных времен» на земле. Вот какой святой как будто бы изображен в Гесериаде (как и в храмах его имени?). Но если таков Гесер, то и Цотон — не больше как один из носителей пороков человеческих, в каком бы социальном слое они ни проявились. И оставалось бы непонятным, почему Гесер и Гесериада заняты исключительно бичеванием греха у степных феодалов, предоставив прочие классы общества для других творений и для других авторов?
Совершенно исчерпывающие ответы на все эти и другие возникающие вопросы мы получаем, применив к изложению Гесериады подсказанный автором принцип простейшей общепринятой аллегории. И вот в каком виде представляется тогда все сказанное.
Будда заповедал Хормусте — послать в мир своего сына (песнь I) для упразднения «смут» (samayu). Но в чем же заключаются эти смуты?
«Сильные будут пожирать слабых» (kücüten kücün ügei idekü bui, S. 1)[9] т. e. богатые будут угнетать бедных. Так определяется «самим Буддой» смута в мире. И для упразднения этой-то смуты, т. е. для упразднения социальной неправды, и посылается в мир Гесер.
Хормуста предлагал эту миссию всем трем сыновьям своим, но покорился его воле только средний, который уже в царстве Хормусты носил имя Üyile bütügegci, т. е.