«ГESS». Тайный план Черчилля

Когда мы уже подходили к вокзалу, мама остановилась, присела передо мной на корточки, поцеловала меня несколько раз и сказала, что я должен хорошо вести себя. «Мама, — спросил я, — а куда мы идем — в зоопарк?» Мама ничего не ответила. Мой брат и сестренка остались дома, и я был уверен, что мы погуляем и вернемся домой. И тут мама сказала мне. Да, она сказала мне… — Густав сделал длинную паузу. — Она сказала мне, что я уеду. Я должен уехать надолго, так нужно. «Никуда я не поеду! — закричал я и вырвал руку у мамы. — Никуда! Я хочу в зоопарк!» Я очень хорошо помню, что кричал именно эти слова, причем кричал я громко, так что немногие прохожие на улице удивленно на нас оглядывались. Хотя какие прохожие были в Берлине в декабре тридцать восьмого года? Евреям вообще лучше было не показываться на улице. Мама шикала на меня, просила, чтобы я замолчал, а я размахивал руками и кричал, что никуда не поеду, что хочу домой. Что хочу пойти в зоопарк.

Вилли недоумевающе спросил:

— Почему ты никогда мне этого не рассказывал?

Густав махнул рукой и продолжил:

— Потом, уже на вокзале, мама завела меня в вагон поезда. Я удивился: там были одни дети. Такие, как я, и чуть-чуть постарше. В вагоне мама подвела меня к какой-то тете, эту женщину я вообще не знал. Та кивнула головой, взяла меня за руку и повела внутрь вагона к свободному месту. И начала петь: «Тебе я преданно служил…»

Маму я увидел еще один раз. В окно, когда поезд тронулся, я увидел ее, одиноко стоящую на платформе. Я опять закричал, громко плакал, стучал руками и ногами под сиденьем. Но было поздно, поезд уехал. Всю дорогу мы пели: «Тебе я преданно служил». Именно эту английскую песенку.

— Это был тот самый транспорт? — тихо спросил Вилли.

— Да.

— Ты был там?

— Да.

— Бог мой, почему ты никогда об этом не говорил?!

— А что я должен был тебе рассказывать? После «хрустальной ночи» в Лондоне решили, что могут спасти какое-то количество еврейских детей. Было понятно, что евреям не жить в Германии. Было понятно, что евреям вообще не жить. И тогда какой-то лорд — я до сих пор не знаю его имени — принял решение, точнее, провел решение о том, что некоторых еврейских детей нужно забрать из Германии, привезти в Великобританию и отдать там на усыновление. И так несколько тысяч еврейских детей из Германии, Австрии, Чехии были вывезены из рейха в Лондон и отданы там в семьи. И я был одним из них. Самое страшное, что я всю жизнь, по крайней мере до тех пор, пока не закончилась война, считал, что мама меня отдала потому, что я был капризным. Я вел себя плохо, часто кричал — и она отдала меня в чужую семью. Я долгие годы ненавидел ее, моего брата, мою сестру. Я ненавидел их всех. И только через много лет я узнал, что по программе этого транспорта из семьи могли забрать только одного ребенка. В моей семье выбрали меня — я был младшим. Я всю жизнь ненавидел их… Они, Вилли, сгорели в Освенциме… «За милость твою и любовь, за милость твою и любовь…» Вот так, Вилли…

Густав молча плакал, Вилли сидел словно окаменевший.

— Теперь я понимаю, откуда ты так хорошо знаешь английский язык.

— Да, — ответил уже спокойно Густав, — меня усыновили замечательные люди. Они дали мне все, что дают родному ребенку.

— А как ты оказался в Швейцарии?

— Совсем другая история. Учился в Европе, в Цюрихе. А дальше ты знаешь, как это обычно происходит. Однажды к тебе приходит средних лет мужчина или женщина, напоминает тебе, что ты подданный ее величества, и предлагает послужить на благо британской короны. Так же было у меня. Из Гершома я стал Густавом. Хотя, честно говоря, не знаю, почему ты задаешь эти вопросы? В моем личном деле все это наверняка есть.

Вилли прошелся по комнате.

— Да, есть, — подтвердил он, — но я никогда не вникал и не задумывался.

Густав, который к этому времени уже совсем успокоился, сел напротив Вилли и положил руки на стол.

— В общем, ты понимаешь, что некоторые истории я воспринимаю очень лично, особенно все то, что касается уничтожения евреев. Поэтому не удивляйся моей реакции. Впрочем, волноваться ты тоже не должен. Это никак не влияет на мою работу.

— Я не волнуюсь, знаю тебя давно. Просто удивлен. Мне, наверное, тяжело понять кого-то, кто считает своими родителями чужих людей, а потом оказывается, что его родные совсем не были плохими и любили его.

— Вилли, этот парень — русский, который еврей. Ты должен знать и понимать: я выполню многое, но не все. Есть вещи, через которые я переступить не смогу.

Вилли улыбнулся:

— Не переживай. Мы все прояснили, ненужное тебе поручать не будут. А теперь давай-ка сделаем пару глотков чего покрепче.

Глава 34 Гостиница. Цюрих

Мерно жужжал вентилятор над потолком, шторы на окнах были плотно задернуты. Роман и Ульрике сидели друг напротив друга, почти упираясь коленями.

Роман:

— Понимаешь, правильнее сказать, что я ничего не понимаю. Меня не били, не издевались, но ощущение было, что меня держат за преступника.