Гезат

Я сделал выпад, будто собираюсь уколоть в левый глаз. Легионер приподнял щит ровно настолько, чтобы острие попало в железную оковку. Этот навык вырабатывается годами. Ошибся хотя бы раз — погиб или стал калекой. При этом на короткий миг, пока не услышит звук удара, враг теряет меня из вида. Я тоже применяю навык, отработанный годами — останавливаю острие клинка в паре сантиметрах от щита, после чего поднимаю его и наношу рубящий удар по шлему, короткий и резкий. Булат с неприятным скрежетом разрубает железо над левым виском, где нет защитного наполнителя из овечьей шерсти. Удар получился не смертельный, хотя есть шанс, что проломил череп, зато заставил помпеянца опустить щит. Такова натура людей — увидеть, как им сделали больно. Вот тут-то я и наношу колющий удар в прищуренный левый глаз с черным зрачком, расползшимся на всю радужку. Острие влезает сантиметров на пять. В то же самое мгновение чувствую ответный удар в свой щит на уровне живота. Взял бы противник немного ниже — и, если бы не выдержала кольчуга, а она бы расползлась при сильном уколе гладиусом, я был бы ранен в верхнюю часть бедра. Выдергиваю саблю и, хотя мой противник еще продвигается вперед, поддавливаемый стоящим сзади соратником, наношу удар его соседу слева, который пытается воткнуть гладиус мне в бочину, а мой подчиненный, стоящий позади и справа от меня, не дает это сделать, подставляет щит. Сабля рассекает железный шлем с правого бока ближе к затылку, но влезает не глубоко, разве что шкуру порезала. Наношу в исступлении еще три быстрых и коротких, и в последний раз клинок попадает в первую рассечку и наносит глубокую рану.

Помпеянские легионеры вдруг ломают строй. Те, что справа от меня, быстро смещаются к «ворону», чтобы перебежать на квадрирему. Это на них сзади напали наши соратники, которые поднялись на главную палубу через носовой люк. Задержка была потому, видимо, что подождали, когда их наберется достаточное количество, чтобы появилась смелость подключиться к сражению. Я догоняю одного врага у «ворона» и срубаю косым ударом от левого плеча к правому подреберью. Правда, клинок застревает, даже не дойдя до позвоночника. С трудом выдернув саблю, толкаю пораженного щитом, чтобы освободил путь, и уже на сходне «ворона» догоняю еще одного и бью выше, по шее. Он падает вправо, в просвет между бортами, застревает почти у воды на пару секунд, пока суда не разойдутся, и, как мне показалось, с неприлично громким всплеском отправляется мерить глубину. Наверняка шум произвело что-то более громоздкое, но мне некогда выяснять, что именно.

Вслед за двумя уцелевшими, удирающими помпеянскими легионерами я выхожу на полубак квадриремы, где с десяток лучников и пращников обстреливают моих соратников, подплывающих на лодках. Эти без доспехов и даже без шлемов, только кожаные куртки и шапки по холодноватой для этих мест погоде. Я секу их быстро и не выцеливая особо. Успеваю завалить четверых, после чего остальные сыпанули с полубака в сторону кормы, подгоняемые уколами гладиусов воинов с либурны, которые перешли на квадрирему вслед за мной. Там, где-то в районе мидель-шпангоута, группируются возле своего центуриона уцелевшие легионеры и стрелки. Первые образовали косую стену щитов от борта до борта, чтобы защищаться и от нас, и от стрелков с либурны, а еще одна группа из шести бойцов пытается помешать подняться с лодки на квадрирему нашим соратникам.

Я жду, когда за мной выстроятся в клин мои подчиненные, и, чтобы не терять зря время, кричу врагам:

— Сдавайтесь! Мы не убиваем пленных! Зачем вам погибать за трусливого Помпея?!

Я повторил призыв еще раз, после чего во вражеских рядах началось брожение. Видимо, к моим словам добавилось то, что с лодок на борт поднималось все больше наших воинов, а другие квадриремы почему-то не спешили приходить на помощь. Впрочем, понятно, почему: никто не хотел умирать, не важно, за кого. Сейчас на флот в большинстве случаев идут служить те, кого тяготят пешие марши в полном снаряжении, строительства каструмов и, что важнее, возможность погибнуть в бою. На море сражений, больших и малых, в разы меньше, потому что по нему шляется не так много народа, как по суше, да и, подозреваю, чистый морской воздух расслабляет, повышает склонность к размышлениям, что в свою очередь сильно снижает воинственность.

— Мы сдаемся! — крикнул сперва кто-то из глубины вражеского построения, затем заклинание, спасающее жизнь, начали произносить другие воины.

— Оружие и доспехи — на палубу, а потом всем спуститься в трюм, к гребцам! — приказал я, уверенный, что морское сражение еще не закончилось.

После чего перешел в носовую часть квадриремы, дабы оценить ситуацию.