Гьяк

Так оно и случилось, и в тот вечер, когда мы должны были идти бить жандармов, мы встретились, но я говорю им, мол, план поменялся. Сегодня мы пойдем к Анаргиросу, и как только я дам сигнал, мы его подожжем, и самого его, и весь дом. Они мне ни слова не возразили, только, мол, Яннис, как скажешь. Иду я, значится, стучу в дверь, открывает мне его жена Феодора, и как она нас увидела – а мы все с оружием были, – так она хотела сразу заорать, но я ей говорю: тссссс, муж-то твой где? Она с испугу и слова вымолвить не могла, но я сам вижу через дверь-то, что тот за столом сидит и ужинает. Вошел я и махнул Стаматису, чтобы тот следом зашел. Пока Анаргирос не понял, что происходит, я сказал Стаматису: держи его, и он хвать его и усадил назад на стул, а я сам рядом с ним сел. Слышь, ты, сволочь старая, говорю. Хорошенько слушай, потому как я один раз только говорить буду. Вот в этом самом доме, когда я в прошлый раз приходил, ты нам слово давал, и мне, и отцу моему, что отдашь дочь свою Тулу за моего названного брата. Ты слово свое нарушил и не то что даже не постыдился, но пошел и натворил всех своих дел, и своего брата убил, и моего брата, Василиса, и отца моего тоже чуть было в могилу не отправил. Но ты не только лгун, ты ж еще и дурак, потому как не подумал, что у дяди Такиса дети тоже есть. Вот я теперь сюда и пришел, и что же мне с тобой сделать? Эта сволочь аж вся побелела со страху, а как только собирался рот открыть, язык у него заплетался и говорил он всякую белиберду. Беру я, значится, керосиновую лампу, она на столе у них стояла, чтобы светить ему за ужином, и говорю ему, вот эти самые руки много таких, как ты, передавили. Стольких, что ты себе и представить не можешь. А ежели ты думаешь, что я пожалею тебя, потому что ты мой земляк, то ты сильно ошибаешься. Я и тебя сожгу, и жену твою, да так, что от вас даже костей не останется. Но поскольку я тебе не чета, я попрошу тебя одну вещь сделать, а ты подумай над этим хорошенько. Ты дочь свою не пожалел и позволил Василису ее попортить, чтобы ты выведал, где у него логово. А теперь, когда она порченая, ты и ее обрек навек одной остаться в старых девах. Но Василис-то уж больно ее любил, и хоть брат мой, может, и был на голову пришибленный, потому в итоге от любви-то этой и повредил ее, но я знаю, что теперь бы он шибко расстроился, ежели бы узнал, что она незамужняя сохнет. Поэтому ты за меня ее отдашь. Ради брата моего и из-за того, что девка она хорошая, я сам и женюсь на ней. А все, что у тебя есть, все, даже дом, отпишешь ей в приданое. Я только оставлю тебе поле в Копаиде, потому как не хочу, чтоб ты на пороге у меня появлялся, чтоб даже милостыню у меня не выпрашивал. А как сдохнешь, оставишь мне и его тоже. Вот прям щас, вот здесь, ты и согласишься, потому как иначе даже со стула подняться не успеешь.

Вот те крест, эта сволочь обмочилась на месте. Говорит мне, все я тебе отдам, Яннис, все, но вот что же, у меня еще сын маленький, а с ним-то что будет? А вот это, говорю ему, меня вообще не волнует. Надо раньше было думать, до того, как ты начал всю эту заваруху. Ежели сам не вытянешь, отправь его в монахи. Я тебе все сказал.

Понял он, что я не просто так его пугаю, к тому ж видел, что со мной и ребята крутые, так что в итоге сделал он, как я сказал. Мы прям на другой день пошли к старосте, и он подписал все бумаги, а затем и о свадьбе договорились. А на празднике он хотел встать поплясать, ну, как отец невесты, не с радости, а по обычаю, чтоб разговоров в деревне не было, но я дал знак, музыканты остановились, и говорю ему там вот так вот громко, чтобы все слышали. Нечего тебе плясать на моей свадьбе! Отец мой, которого ты покалечил, на стуле сидит. Давай и ты садись. Кто-то из евойных хотели сказать что, но я так на них цыкнул, что они аж сжались от страху, знали ведь, что правда за мной. Вот так вот все и было, и вот так вот и отомстил я за все то зло, что со мной приключилось.

Вот поэтому-то я тебе и говорю, батюшка. То, что Анаргироса в петле нашли, за то не надо ко мне идти и вины моей искать. Ежели бы я хотел свои руки запачкать, я бы тогда так и сделал, и, скажу тебе, я бы его на собственных кишках повесил, а не на веревке. Сам он пошел и повесился, потому что он и потом не мог мужиком быть, чтоб вину свою принять. А ежели ты ждешь, чтоб я попросил тебя устроить ему похороны, то не дождешься ты этого – ни от меня, ни от жены моей. Там, в ущелье брось его, пусть там и гниет, как гнил брат мой.

Тарарарура

Чего? А, вот это вот, на руке? Да нет, не мартеничка[16]. Это ж до каких пор мартеничку носить? Пасха ведь уже прошла! Это я уж давненько ношу. Еще до того, как женился. Это мать моя оберег мне такой сплела. Тут узлы с заговорами завязаны, от нечисти. А ты не смейся! Тогда, было время, люди многое видеть умели, потому как вера была. А теперь мы, поди, сами все в чертей превратились. Так что и всю нечисть распугали.