Гибель адмирала Канариса

– В этих благородных стенах не принято громогласно выражать свое неудовольствие, – строго заметил начальник школы, решив, что время, им самим же отведенное для либеральничания с арестованными, истекло. – И не заставляйте меня впредь напоминать вам об этом.

Дельп пытался каким-то образом возразить, однако сидевший рядом с ним молодцеватый генерал с рукой на перевязи резко одернул его:

– Не следует портить отношения с тюремщиками.

– Это вы меня называете тюремщиком? – даже не возмущенно, а с какой-то мальчишеской обидой в голосе спросил начальник училища. – Если вы и впредь будете так вести себя, то заставите меня стать настоящим тюремщиком.

– С чем был связан звонок Мюллера? – спросил Канарис, очень своевременно вмешавшись в конфликт. – Что его интересовало?

– Я смог бы ответить на этот вопрос, только если бы он был задан господином Шелленбергом, – неожиданно жестко ответил Трюмлер, подтверждая, что время либеральничания с заключенными действительно истекло.

– Если для вас так важно, чтобы бригадефюрер повторил мой вопрос, – не стану вам мешать, – оскорбленно пожал плечами адмирал и отошел на несколько шагов в сторону, давая возможность Шелленбергу пообщаться с начальником школы без его участия.

– Так чем же вызван был звонок Мюллера? – не очень охотно поинтересовался бригадефюрер, делая это исключительно ради Канариса, который, конечно же, прекрасно слышал его.

– Он предупредил, что адмирал Канарис рассматривается фюрером как особо опасный государственный преступник. Именно так Мюллер и выразился: «Особо опасный, государственный…» И что относиться к нему следует со всей строгостью, жестко ограничивая круг его общения с людьми, не находящимися под арестом. Да и с арестованными – тоже, – добавил Трюмлер, немного поколебавшись. И Шелленбергу показалось, что эти слова он уже произнес от себя.

– Это все? Группенфюрер позвонил только для этого?

– Если вас интересует, упоминал ли Мюллер ваше имя…

– А почему меня это не должно интересовать?

– Он потребовал, чтобы вы лично доложили ему о ходе ареста и поведении арестованного, его высказываниях и обо всем прочем.

– Но ведь вы ему уже обо всем сообщили! – нахмурился бригадефюрер.

– Он – шеф гестапо, – развел руками Трюмлер, полагая, что этим все сказано. – Желаете позвонить ему прямо сейчас?

– Чуть позже. Не к спеху, – отмахнулся Шелленберг. Сама мысль о том, что он будет вынужден докладываться «гестаповскому мельнику», казалась ему унизительной.

– Хоть вы-то не считаете меня тюремщиком?

– Порой мне кажется, что вся Германия успела разделиться на заключенных и тюремщиков. И только на эти две категории. Поэтому не стоит огорчаться, мы-то с вами принадлежим к тем, кто все еще на свободе.

– И даже не на фронте, – согласился с его доводами начальник школы.

– Мюллер ничего не говорил о том, как долго адмиралу Канарису придется пробыть в стенах вашей школы?

Трюмлер скосил глаза на бывшего шефа абвера, стоявшего лицом к висевшей на стене старинной картине, на которой были изображены пирующие рыцари, и, как бы прочищая гортань, недовольно покряхтел.

– Сказал, что дальнейшую судьбу его может решить только фюрер.

– Что не трудно было предположить.

– И что решена она будет довольно скоро, – произнеся это, Трюмлер выжидающе взглянул на Шелленберга.

– Можно в этом не сомневаться, – задумчиво кивнул бригадефюрер СД. Они оба прекрасно понимали, каким будет это решение.

– Поймите, бригадефюрер, что все мы, преподаватели Школы пограничной охраны, не очень довольны тем, что наше заведение, имеющее такую славную историю, пытаются превратить то ли в политическую тюрьму, то ли в пересыльный лагерь для особо опасных государственных преступников.

– Я поговорю об этом с Кальтенбруннером, – пообещал Шелленберг. – Полагаю, это в его компетенции – избавить вас от подобного рода «курсантов», – искоса взглянул он на адмирала, все еще делающего вид, что созерцает сцены рыцарской попойки у походной палатки под стенами какого-то замка. Вальтер понимал, каково Канарису слышать о себе такое, но присутствие здесь большого количества арестантов порождало в нем агрессивность.

«В изысканнейшей компании придется отужинать вам сегодня, бригадефюрер СС», – с нежданно нагрянувшим на него сарказмом подзадорил самого себя Шелленберг, понимая, что само его чаепитие в столь расстрельно-эшафотном обществе может быть воспринято Кальтенбруннером и Борманом как отчаянный вызов обреченного.

По всей вероятности, Трюмлер тоже почувствовал себя неуютно. Довольно сухо указав прибывшим господам на небольшой столик в отдаленном углу офицерской столовой, он тотчас же вполголоса объявил Шелленбергу, что всеми вопросами содержания адмирала под стражей с этой минуты будет ведать его заместитель, полковник Заур.

– Именно он и проинструктирует господина Канариса, – при этом самого адмирала начальник школы вдруг перестал замечать, – только чуть позже.

– Было бы хорошо представить меня полковнику, – попытался напомнить о себе Канарис, однако Трюмлер демонстративно «не расслышал» его пожелания.