Гибель Осипа Мандельштама

По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице черной живу, и в висок

Ударяет мне вырванный с мясом звонок.

И всю ночь напролет жду гостей дорогих,

Шевеля кандалами цепочек дверных.

И антисталинские стихотворные строки — не единственные. Куда опаснее эти, из «Четвертой прозы».

«Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разре­шения. Первые — это мразь, вторые — ворованный воздух. Писателям, которые пишут заранее разрешенные вещи, я хочу плевать в лицо, хочу бить их палкой по голове и всех посадить за стол в Доме Герцена, поставив перед каждым стакан полицейского чаю. <…>

Этим писателям я запретил бы вступать в брак и иметь детей. Как могут они иметь де­тей — ведь дети должны за нас продолжить, за нас главнейшее досказать — в то время как отцы запроданы рябому черту на три поколения вперед».

Дата написания — где-то 1930—1931 годы.

Антисталинского стихотворения не могло не быть.

Он еще слишком долго жил, этот независи­мый человек, он должен был погибнуть гораздо раньше.

— Вы сами себя берете за руку и ведете на казнь,— сказал ему поэт Перец Маркиш.

* * *

Менее всего, наверное, были готовы к рево­люции и гражданской войне поэты, небожители.

Мне уже приходилось говорить о судьбах русской интеллигенции того трагического време­ни. Напомню.

В ту пору, когда спешно эвакуировалось, бе­жало целое государство со своими министрами, дипломатами, армией, с кадетскими школами, гимназиями, монастырями,— могла ли интелли­генция не растеряться? Предчувствовала ли бу­дущее?

Е. Замятин писал в 1921 году:

«Чтобы жить,— жить так, как пять лет назад жил студент на 40 рублей — Гоголю пришлось бы писать в месяц по четыре «Ревизора», Турге­неву каждые два месяца по трое «Отцов и детей», Чехову — в месяц по сотне рассказов…

Но даже и не в этом главное: голодать рус­ские писатели привыкли. Главное в том, что настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнительные чиновники, а безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бун­тари, скептики…

Я боюсь, что настоящей литературы у нас не будет, пока не перестанут смотреть на демос российский, как на ребенка, невинность которого надо оберегать… Я боюсь, что у русской литера­туры одно только будущее: ее прошлое».

Статья так и называлась — «Я боюсь».

Годы шли, предчувствия подтверждались. В 1929 году Замятин пишет: «Мы имеем сначала осуждение, а затем назначение следствия. Я ду­маю, что ни один суд на свете не слышал о та­ком образе действий. <…>

Принадлежность к литературной организа­ции, которая хотя бы косвенно принимает уча­стие в преследовании своего сочлена,— невоз­можна для меня, и настоящим я заявляю о своем выходе из Всероссийского Союза Писателей».

В 1931 году Замятин написал Сталину, его поддержал Горький, и писатель уехал в Париж.

А из них, писателей, кто-нибудь возвращал­ся? Конечно. Сразу после Февральской революции поспешил уехать Гумилев. В Париже влюбляется, пишет даме стихи в альбом. Сделав ей предложение и получив отказ, поэт, несмотря на предупреждения друзей, через Лондон и Мур­манск возвращается в Россию, уже советскую. В августе 1921 года был расстрелян.

Возвращается, опять же, несмотря на преду­преждения друзей, Пильняк. Расстрелян. По делу Пильняка был вызван в НКВД как сви­детель партийный работник Гронский (впослед­ствии — главный редактор «Известий»), он со­вершил поступок на грани самопожертвования: не сказал о Пильняке ни единого худого слова. (Сын Пильняка пытался в наши дни посмотреть следственное дело отца. Но ему показали лишь выписки из реабилитационного дела, сообщили точную дату гибели: 21 апреля 1938 года.)

После одной из очередных поездок за гра­ницу вернулся Бабель. Расстрелян.

Вернулась Цветаева…

Это все — Имена! А сколько было тех, кто незаметнее.

Дмитрий Святополк-Мирский, сын бывшего министра внутренних дел, в эмиграции увлекся работами Ленина, Маркса, в 1920 году вступил в Компартию Великобритании, а потом вернулся в СССР помогать строить социализм. В 1934 году принят в Союз писателей (членский билет №590). Был арестован и отправлен на Колыму. Работал в котельной и писал работу по теории стихосложения. Там же, на Колыме, умер в 1939 году. Восстановлен в Союзе писателей в 1964-м.

Прозаик Георгий Венус вернулся в Россию в середине 20-х годов. В 1934-м был принят в Союз писателей и почти сразу после убийства Кирова арестован. Во время следствия его били в Сызранской тюрьме, открылась чахотка, он умер. Восстановлен в Союзе писателей в 1956-м.

Вернулся и был расстрелян литератор А. Бобрищев-Пушкин. Вернулись и погибли прозаик Анатолий Каменский, публицист Юрий Ключ­ников; поэт, один из идеологов сменовеховцев Юрий Потехин. Не за ним ли потянулись другие сменовеховцы? Их вернулось и было уничтожено около двадцати человек.