Гибель Петрограда

— Напрасно, господа!.. Говорят: от судьбы не уйдешь!.. Кроме того, жизнерадостное настроение, мечты о будущем — все это указывает на то, что в ближайшем времени вас не ждет опасность.

О! если бы судьба готовила вам смерть, то она давно бы лишила вас беспечного настроения и заменила бы его тяжелой, безотчетной тоской.

Я — старый моряк; за мою долгую, тревожную жизнь я вполне убедился, что судьба заботливо оберегает человека от горя и смерти, но, к сожалению, мы вечно, игнорируя все, самонадеянно идем вперед. Как часто, добиваясь какой-нибудь цели, мы встречаем на пути своем массу препятствий; это судьба говорит: «Повремени, тетерь тебе удач и не будет», но человек упрямо идет напролом и… большей частью гибнет.

Говоря о судьбе, я всегда вспоминаю случай, пережитый мною мичманом в первое заграничное плавание. Свою Службу я начал в Севастополе, но, пробыв там более года, я почти не видал города, так как все время был в плавании. Возвратясь как-то в Севастополь, я узнал, что три черноморских крейсера назначены идти через Константинополь в Грецию, а оттуда к берегам Франции и, соединившись там с балтийской эскадрой, совместно отправятся отдавать визит англичанам.

Продолжительное заграничное плавание представляло большой интерес. Нечего и говорить, что каждый мичман желал бы попасть в список офицеров, отправляющихся в Англию, но хлопотать о нас было некому, и мы, не надеясь на назначение, заметно приуныли. Я и, вероятно, все товарищи тайно завидовали моему другу Кнорингу, о котором хлопотала целая плеяда тетушек и кузин.

Мы слышали, что в штабе не хотели обращать внимание на протекцию, раздражались несколько раз, категорически отказывали дамам, но, в конце концов, все уладилось благополучно, и Кноринг добился назначения на крейсер «Терек».

Прошло несколько томительных дней. Наконец, вышел приказ с именами тех счастливцев, которые назначались идти в Англию. Среди них я с восторгом увидел свою фамилию. Надо ли говорить, что я пережил?

Я до того обрадовался, что первое время не верил глазам и раз сто прочел свою фамилию, тайно боясь, что это только сон, но, убедившись в действительности и узнав, что я назначен на «Терек», стал спешно готовиться к заграничному плаванию.

Несколько дней спустя, крейсер «Терек», приняв праздничный вид, стоял на рейде среди отправляющихся судов и с нетерпением ждал сигнала о выходе из Севастополя.

Наконец, желанный час настал. В воскресенье вечером взвился сигнал с адмиральского судна, приказывающий нам приготовиться к выходу в море в g час. утра следующего дня.

В понедельник к назначенному времени суда были в полной готовности, но в половине девятого внезапно поднялся такой густой туман, что о выходе в море нельзя было и думать.

К 11-ти часам мгла постепенно рассеялась. Вторично был дан сигнал: «сняться с якоря».

Немедленно же снялся «Адлер», а за ним «Грозный», стоявший перед нами. Мы уже выбрали якорь, как снова со всех сторон хлынул густой туман, окутав крейсер непроницаемой пеленой.

По расчетам нашего командира, «Адлер» и «Грозный» должны были уже выйти из бухты и потому, не опасаясь препятствий, он приказал дать полный ход вперед. Но не успел «Терек» пройти несколько минут, как справа, подле нас, раздались три тревожных свистка, и совершенно неожиданно под самым носом «Терека» из густого тумана стала выплывать какая-то серая громада; оказалось — «Грозный» почему-то внезапно застопорить машину, и мы, не предполагая этого, быстро приближались к нему.

Суматоха поднялась невообразимая. Несчастье казалось неизбежным.

Мы немедленно дали полный ход назад, но на таком коротком расстоянии остановиться было невозможно, и «Терек», продолжая двигаться вперед силой инерции, неминуемо врезался бы в «Грозный», но необыкновенное присутствие духа нашего рулевого и его сообразительность спасли оба судна от неизбежной катастрофы: не ожидая приказания командира, он своевременно положил руль на борт, и опасность миновала. Мы вздохнули свободно!

Туман стал быстро рассеиваться, и скоро «Терек» вместе с другими судами благополучно вышел в открытое море.

Мы все были в восторге, что избежали катастрофы и идем в Константинополь, а ее в севастопольский док чинить поломанный крейсер.

Я с каким-то опьянением, присущим только юности, мечтал увидеть Константинополь и, не в силах сдержать радостного порыва, говорил Кнорингу:

— Боже! — как я счастлив! Скорей, скорей туда, где мир кажется другим, где солнце светит иначе, где люди окутаны неразгаданной сказкой, ревниво оберегаемой Востоком.

— Завидую тебе, — говорил Кноринг, — задумчиво глядя вперед, — меня гнетет непонятная тоска. Я так добивался этого плавания, а теперь… не нахожу себе места. Не предчувствие ли это перед каким-нибудь несчастьем?