— Прежде всего попробуем нарисовать картину убийства, — продолжал обвинитель. — Подсудимый в пылу ссоры из-за недополученного выигрыша хватает провод, с неимоверной силой отрывает с полметра и душит им жертву. Возможно это? Вообще говоря, возможно. Но почему не кричал Саня? А если кричал, почему не слышала Новицкая? Но пусть на этот раз она спала крепчайшим сном. А как попал труп в камыши, на расстояние полутора-двух километров? Признаюсь, этот вопрос вставал с самого начала, но казалось, что трудно спорить против факта: ведь несомненно, что труп обнаружен именно в камышах! Но как же дотащил его туда подсудимый? Не под силу ли это в большей степени взрослому и сильному мужчине, закаленному рыбной ловлей на свежем воздухе? (В этом месте Куракин пристально посмотрел на Вдовиченко).
А, с другой стороны, кто же решится тащить труп через весь город, пусть и на рассвете, когда прохожих почти нет. Почти! Но наверняка кого-нибудь встретишь, и что тогда? Неотвратимая улика! Как же мог решиться на такой риск хоть парень, хоть взрослый мужчина? И решился ли? На этот вопрос мне придется ответить, но немного позже. Сейчас скажу несколько слов об основной версии: Саня убит подсудимым во время ссоры, вспыхнувшей из-за неотданного фотоаппарата. Да, но оказывается, что выигрыш был отдан, почему же ссора? И была ли она?
Автором этой версии является мать убитого. Оставим же на ее материнской совести эту ничем не подкрепленную выдумку, как и выдумку о том, что убитый был сначала выведен из строя ударом в пах, а затем удушен. Кто это здесь удостоверил? Никто!
В зале пронесся вздох, казалось, все двести присутствующих вздохнули одной грудью. Адвокат окончательно понял, что «победителем» в процессе будет не он…
— Граждане судьи! — чуть повысил голос Куракин. — Вы, должно быть, подумали в эту минуту по моему адресу: а где ты был раньше? Почему до сих пор ты считал нарисованную тобой картину убийства возможной, а сейчас сам же отрицаешь ее? Это правильный упрек. Но ведь для того у нас и существует гласный суд и полная демократичность судопроизводства, чтобы истина всплывала на суде вопреки предвзятости, хотя бы и идущей из лучших предпосылок!
Куракин задумался и продолжал после тяжелого вздоха:
— Мать — это большое слово. Матери мы верим. Вот я и поверил настойчивому показанию матери о фотоаппарате, ну, поверил с ее слов и в признание подсудимого свидетелю Коваленко. Правильнее сказать, я воспринял слова Коваленко именно в этом смысле и именно потому, что так ориентировала меня мать убитого. Но мы слышали здесь Коваленко. Поразмыслив, я, как вероятно и вы, вижу, что никакого признания не было, была лишь мальчишеская болтовня. Да, граждане судьи, в настоящем процессе можно воочию убедиться в том, что даже множество косвенных улик не заменят одной прямой. Из ста кроликов не сделаешь медведя… Вспомним бревенчатый сарай, в котором поселился Саня. Поселился из-за дурного характера, как говорит мать. А не потому ли он предпочел сарай, что в доме ему не нашлось места? Или вот эти бумажные кули и металлический провод — они казались убедительными доказательствами виновности Новожилина. Но вот пришел сюда новый свидетель — Монастырский и объяснил, что таких кулей в том квартале в каждом доме множество. А ржавое пятно на сапогах? Мало ли по какой причине оно могло появиться!
Нет ничего зазорного для обвинителя в том, что судебное следствие, проведенное с такой полнотой и тщательностью, как в настоящем случае, в корне изменило картину преступления и опрокинуло выводы, которые на стадии предварительного расследования казались абсолютно точными. По велению советского закона именно суд, проверяя и взвешивая все «за» и «против», только и способен достигнуть материальной истины. И, заметьте, именно здесь, на суде, особенно заострились в живом и свободном ходе процесса те стороны дела, которые или оставались ранее в тени, или не привлекали достаточно моего внимания как следователя. Кстати, заслуга защитника здесь в том, что он, искренне и честно относясь к своим обязанностям, помог нам разобраться в отдельных неясностях. Например, в картине исчезновения Сани. Вечером он ушел спать, а наутро его не оказалась! Заявила ли мать об исчезновении сына? Да, заявила, но только семь дней спустя, да и то под влиянием всполошившихся соседей. Хладнокровие — отличное качество, но не хладнокровие матери, теряющей сына! Да, в самом деле, удивляет и даже пугает непонятное в обычных условиях желание матери заняться прихорашиванием того сарая, где жил только что исчезнувший сын.