Гибель Царьграда

— Да расскажи в конце концов что произошло. Тогда тебя так внезапно увели среди ночи... Мы думали, что тебя казнили...

— Да что рассказывать... — Януш попытался приподняться. Ему помогли, прислонили спиной к стене. Он снова заговорил, то и дело трогая языком разбитые в кровь губы. — Купец... обещал... дать нам всем свободу... в обмен на его жену. Он оставил её в осаждённом Константинополе. Я должен был вывести её из города...

— И что, вывел?! — нетерпеливо спросил кто-то из янычар.

— Вывел. На свою голову...

Януш зло усмехнулся и закрыл глаза. Закрыл и ясно представил себе Ирину: всю с головы до ног. Такой, какой запомнил её у того рокового костра. Ещё совсем недавно она спала у него на плече, и он ощущал тепло и нежность её кожи, запах волос... На венецианской галере она была уже другой, чуть отстранённой, они почти не разговаривали. Но сама мысль, что Ирина здесь, рядом, действовала на янычара успокаивающе. А теперь... Он вдруг подумал о том, что никогда больше не увидит её, и от этой мысли у него сжалось сердце. А она, наверное, уже и забыла думать о нём. Да и кто он такой для неё? Жалкий янычар, султанский раб. А если она заодно со своим мужем? Такая же, как и он: подлая, скрытная, коварная? И с самого начала лишь притворялась? Все эти разговоры в пещере. Полные слёз и нежности глаза. Но нет, он не мог, не хотел поверить в это! Правы были наставники: женщинам нельзя доверять. Они делают воинов слабыми щенками...

— И что, ты видел Константинополь? — вернул его к действительности вопрос одного из янычар.

Януш с неохотой открыл глаза.

— Видел...

— И что: он правда так прекрасен, как про него говорят?

— Правда...

— Ахмет, не приставай к командиру, не видишь ему сейчас самому до себя...

— И что, город ещё держится? — не унимался Ахмет.

— Город пал. Мы взяли его штурмом.

Тут уже загалдели все янычары, на мгновение позабыв, что они пленники:

— Как пал? Без нас? А как же мы!? Значит, слава и добыча досталась другим?!

— Значит, досталась, — равнодушно бросил Януш. Сейчас его мало волновали и город и слава. Что такое слава по сравнению со свободой, которую он снова потерял. Интересно, что бы сказал по этому поводу монашек. Наверное, что-нибудь про уныние, что в любой ситуации нельзя унывать, что это один из самых страшных смертных грехов...

Но как не впасть в него сейчас, Господи!

А янычары всё теребили Януша, всё спрашивали подробности штурма и того, что приключилось после. И он отвечал, но отвечал так устало и односложно, что они наконец оставили его в покое...

5

Никита Скиф чувствовал себя чужим среди всех этих пьющих и жующих людей, а музыка казалась чересчур громкой и навязчивой. И вообще как можно веселиться, когда пал прекраснейший город на земле. Как можно спокойно есть, пить, дышать...

Да и всё произошедшее в кабинете с расписанными под небо сводами никак не укладывалось в голове бедного иконописца. Кошмар снова вернулся, причём вернулся в тот момент, когда Никита почти поверил в то, что самое страшное уже позади. Спокойный, даже полусонный Трапезунд с его церквами, утонувшими в садах крышами и плывущим над городом колокольным звоном напоминал родной Константинополь. Но, как оказалось, только напоминал...

По какому-то дьявольскому наитию, мирный разговор купца и янычара вдруг превратился в ссору. И вот хрипящего, красного, пытающегося вырваться янычара уволокли прочь, и Никита остался один на один с купцом.

— Не бойся, с тобой всё хорошо будет... — сказал по-гречески тот. — Лучше расскажи мне, кто ты...

И Никита, глядя на купца, как кролик на удава, послушно рассказал о своей жизни. Консул внимательно слушал, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Мрачный, грузный, он вдруг напомнил юноше большого паука, что по весне любил плести свои сети меж фруктовых дерев в монастырском саду. Его жертвами становились порхающие в солнечных лучах мотыльки: опьянённые светом и ласковым теплом, они не замечали этой чуть подрагивающей на ветру ловушки...

И хотя купец успокоил Никиту и пообещал дать на дорогу до Московии денег, на душе у юноши было прескверно. И не только из-за падения Константинополя. За эти дни он успел привязался к своему суровому спутнику, с которым они расстались, похоже, навсегда.

Жена купца — единственная из присутствующих, кто мог бы понять его, сидела далеко, на юношу почти не смотрела, а потом вовсе покинула полный хмельного веселья зал. Подобно Ирине, юноша почти не притронулся к еде, но вина выпил изрядно. Это получилось как-то само собой, тем более, что в зале было душно, а стоящий за спиной слуга то и дело подливал вино в кубок иконописца.

В какой-то момент зал со всеми пирующими поплыл перед Никитиными глазами, а златокудрый скачущий на лошади рыцарь, изображённый на противоположной стене, вдруг подмигнул ему и пришпорил своего тонконогого коня.