Читаем «Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул полностью

Эта способна понудить к труду и ленивого даже;Видит ленивец, что рядом другой близ него богатеет,Станет и сам торопиться с насадками, с севом, с устройствомДома. Сосед соревнует соседу, который к богатствуСердцем стремится. Вот эта Эрида для смертных полезна.Зависть питает гончар к гончару и к плотнику плотник;Нищему нищий, певцу же певец соревнуют усердно[326].

Аристотель во второй книге «Риторики» предлагал отличать низкий «фтонос» (то есть зависть) от высокого «зелоса» (то есть соревнования):

Чувство соревнования есть некоторое огорчение при виде кажущегося присутствия у людей, подобных нам по своей природе, благ, которые связаны с почетом и которые могли быть приобретены нами самими, возникающее не потому, что эти блага есть у другого, а потому что их нет у нас самих.

Поэтому-то соревнование [как ревностное желание сравняться] есть нечто хорошее и бывает у людей хороших, а зависть есть нечто низкое и бывает у низких людей. В первом случае человек под влиянием чувства соревнования, старается сам достигнуть благ, а во втором – под влиянием зависти стремится, чтобы его ближний не пользовался этими благами[327].

Дихотомию зависти и соревнования обсуждали едва ли не все западноевропейские моралисты XVII–XVIII веков, в большинстве своем развивавшие идеи Аристотеля. Так, Лабрюйер выделял три родственных чувства: jalousie (ревность), émulation (соревнование, соперничество) и envie (зависть).

Сколь похожими друг на друга ни казались бы ревность и соревнование, – писал он, – они столь же далеко отстоят друг от друга, как порок и добродетель. Соревнование и ревность вожделеют к одному и тому же объекту – к благам или достоинствам других людей, но с той разницей, что первое есть чувство свободное, смелое, искреннее, которое обогащает душу, помогает ей извлекать уроки из великих примеров и нередко возвышает над тем, что ее восхищает, а вторая – это, напротив, чувство разрушительное, своего рода озлобленное признание чужого превосходства; оно доходит даже до того, что отрицает добродетели человека, ими обладающего, или, вынужденное их признать, отказывает им в похвале и завидует наградам…

По Лабрюйеру, ревность, как и соревнование, направлена только на равных по роду занятий, талантам и положению и никогда не свободна от зависти, так что «часто эти чувства смешиваются». Зависть же, в свою очередь, неотделима от ненависти – «они сливаются воедино и усиливают друг друга»[328].

Сходным образом, ссылаясь на Лабрюйера, ревностью как «постыдным пороком» и «бесплодной завистью» объяснял различия между «добродетельным соревнованием» («vertueuse emulation» – выражение Корнеля из посвящения комедии «Компаньонка») энциклопедист Луи де Жокур[329].

Соревнование и зависть резко противопоставлены в «Стансах или катренах…» Вольтера («Stances ou quatrains, pour tenir lieu de ceux de Pibrac, qui ont un peu vieilli»):

De l’émulation distinguez bien l’envie,L’une mène à la gloire, et l’autre au déshonneur;L’une est l’aliment du génie,Et l’autre est le poison du Cœur

[Умейте отличать соревнование от зависти. / Первое ведет к славе, а второе к бесчестию; / первое есть пища гения, / а второе – яд сердца][330].

Перейти на страницу:

Все книги серии Новые материалы и исследования по истории русской культуры

Русская литература и медицина: Тело, предписания, социальная практика
Русская литература и медицина: Тело, предписания, социальная практика

Сборник составлен по материалам международной конференции «Медицина и русская литература: эстетика, этика, тело» (9–11 октября 2003 г.), организованной отделением славистики Констанцского университета (Германия) и посвященной сосуществованию художественной литературы и медицины — роли литературной риторики в репрезентации медицинской тематики и влиянию медицины на риторические и текстуальные техники художественного творчества. В центре внимания авторов статей — репрезентация медицинского знания в русской литературе XVIII–XX веков, риторика и нарративные структуры медицинского дискурса; эстетические проблемы телесной девиантности и канона; коммуникативные модели и формы медико-литературной «терапии», тематизированной в хрестоматийных и нехрестоматийных текстах о взаимоотношениях врачей и «читающих» пациентов.

Александр А. Панченко , Виктор Куперман , Елена Смилянская , Наталья А. Фатеева , Татьяна Дашкова

Культурология / Литературоведение / Медицина / Образование и наука
Память о блокаде
Память о блокаде

Настоящее издание представляет результаты исследовательских проектов Центра устной истории Европейского университета в Санкт-Петербурге «Блокада в судьбах и памяти ленинградцев» и «Блокада Ленинграда в коллективной и индивидуальной памяти жителей города» (2001–2003), посвященных анализу образа ленинградской блокады в общественном сознании жителей Ленинграда послевоенной эпохи. Исследования индивидуальной и коллективной памяти о блокаде сопровождает публикация интервью с блокадниками и ленинградцами более молодого поколения, родители или близкие родственники которых находились в блокадном городе.

авторов Коллектив , Виктория Календарова , Влада Баранова , Илья Утехин , Николай Ломагин , Ольга Русинова

Биографии и Мемуары / Военная документалистика и аналитика / История / Проза / Военная проза / Военная документалистика / Прочая документальная литература / Образование и наука / Документальное

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология