The conclusion of a Treatise resembles the Conclusion of human life, which has sometimes been compared to the End of the Feast: where few are satisfied to depart,
На литературно-игровой характер финала «Евгения Онегина» указывает и метафора «роман жизни» в последующих двух стихах («…Кто не дочел Ее романа / И вдруг умел расстаться с ним…»), которая переводит традиционное сравнение жизни с книгой, восходящее прежде всего к Апокалипсису, в шутливый план. Именно так метафора несколько раз использовалась и до Пушкина, как во французской, так и в русской поэзии. Ю.М. Лотман вспомнил короткую эпиграмму Карамзина: «Что наша жизнь? Роман. – Кто автор? Аноним. / Читаем по складам, смеемся, плачем… спим» (1797)[320]. Словарь Карпантье дает игривый пример без указания автора: «L’Amour! douce folie! / Episode trop court du roman de la vie!» («Любовь! Сладкое безумие! / Слишком короткий эпизод в романе жизни!»)[321]. «Люди ошибаются, люди заблуждаются. / Жизнь – это роман, / Будем же стараться, чтоб он нас забавлял / До самой развязки», – призывала популярная в начале XIX века французская водевильная песенка[322]. В шуточном стихотворении Пьера Ноэля Фамина (Pierre Noёl Famin, 1740–1833) говорилось: «La vie est un roman; on l’a dit avant moi» («Жизнь есть роман; это было сказано до меня»)[323].
В контексте строфы метафора «книга жизни» синонимична «празднику жизни», а ее комическая аура коррелирует со стернианским подтекстом предшествующих строк. Тонкая, сейчас уже почти совсем незаметная игра с поэтическими формулами заставляет усомниться в общепринятом представлении, что в концовке «Евгения Онегина» они используются, говоря словами С.Г. Бочарова, «серьезно и даже торжественно»[324]. Это, на наш взгляд, серьезность и торжественность деланые, притворные. Пушкин не синтезирует здесь литературу и действительность, не выходит из вымысла в реальность, а, напротив, утверждает свою прерогативу автора романа как абсолютного хозяина собственного текста. Не случайно «Евгений Онегин» начинается и заканчивается одним и тем же словом – притяжательным местоимением «мой», но если в первом стихе оно принадлежит герою и вводит читателя в его мир, то в стихе последнем оно принадлежит автору, который сообщает нам, что этот герой – его полная собственность, и он, наигравшись вдоволь, волен поступить с ним как ему заблагорассудится, по принципу «sic volo, sic jubeo».
3. «Зависть – сестра соревнования»
«Зависть – сестра соревнования, следст <венно> из хорошего роду». В большом академическом собрании сочинений Пушкина эта его шутка печатается в разделе «Заметки и афоризмы разных годов» и предположительно датируется 1831 годом[325]. Современные словари цитат и афоризмов обычно приводят ее без каких-либо пояснений и комментариев, как образец пушкинского остроумия.
Происхождением шутки до сих пор никто не заинтересовался, хотя оно заслуживает самого пристального внимания, ибо Пушкин откликается здесь на давнюю, уходящую в Античность традицию со- и противопоставления двух чувств по отношению к чужому успеху – зависти и соревнования (в значении соперничества или, по Далю, ревностного стремления за другими). Еще у Гесиода в «Работах и днях» богиня раздоров Эрида расщепляется на две сестринские ипостаси. Младшая сестра несет в мир вражду, зависть, войны, а старшая побуждает людей одного состояния и рода занятий к мирному соперничеству в труде и искусствах:
авторов Коллектив , Виктория Календарова , Влада Баранова , Илья Утехин , Николай Ломагин , Ольга Русинова
Биографии и Мемуары / Военная документалистика и аналитика / История / Проза / Военная проза / Военная документалистика / Прочая документальная литература / Образование и наука / Документальное