«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул

Едва ли можно сомневаться в том, что Пушкину были известны подобные высказывания и что первая часть его bon mot – это чужие слова, как бы поставленные в невидимые кавычки. Процитировав банальную сентенцию в посылке, Пушкин затем дает неожиданное следствие из нее, тем самым дебанализируя клише. Под «хорошим родом» он, как кажется, подразумевает честолюбие, жажду чести, желание побед и славы, стремление выделиться, отличиться – то, что древние называли филотимией.

Понятая таким образом, острóта Пушкина обнаруживает прямую связь с проблематикой «Моцарта и Сальери». До явления Моцарта пушкинский Сальери был не завистником, а соревнователем, преданным своему искусству и готовым состязаться даже с самыми известными композиторами эпохи. Однако перед молодым богоподобным гением он бессилен, и потому его «зелос» перерождается в мучительный «фтонос» – в подлую зависть, которая – вспомним рассуждение Сервана – жаждет убить соперника. Согласно знаменитому французскому врачу и психологу Жану-Луи Алиберу, зависть есть «некое извращенное соревнование» («une sort d’émulation dépravée») или «обессиленная амбиция» («une ambition impuissante»)[339]. По отношению к герою Пушкина это особенно верно, так как Сальери, в отличие от обычных завистников, не отрицает гениальность Моцарта, а, наоборот, дает его музыке высочайшую оценку: «Ты, Моцарт, бог…» В этом смысле его смертоносная зависть, «сестра соревнования», действительно, «хорошего рода», но благородное происхождение только усугубляет вину убийцы.

4. «Азиатская роскошь»

Не знаю выражения, которое было бы бессмысленнее слов: азиатская роскошь. Эта поговорка, вероятно, родилась во время крестовых походов, когда бедные рыцари оставя голые стены и дубовые стулья своих замков увидели в первый раз красные диваны, пестрые ковры, и кинжалы с цветными камушками на рукояти. Ныне можно сказать: азиатская бедность, азиатское свинство, и проч., но роскошь есть конечно принадлежность Европы. В Арзруме ни за какие деньги нельзя купить того, что вы найдете в мелочной лавке первого уездного городка Псковской губернии[340].

В критическом отношении к расхожим представлениям об азиатской (или, шире, восточной) роскоши Пушкин был не одинок. По предположению Тынянова, комментируемый пассаж восходит к подобному рассуждению Бестужева-Марлинского в рассказе «Военный антикварий», где автор обращается к женщинам, чьи мужья и родственники участвовали в арзрумском походе:

Мужья, братцы, племянники ваши, проклиная во время походов несносную погоду и природу Азии, сгоревшие поля от зною, нагие горы, непроездимые дороги, логовища, называемые деревнями, и кучи камней за зубчатыми стенами, величаемые городами, и в них смрадные улицы, комнаты без полов и окон, рядом с конюшнею, ковры, шевелящиеся от насекомых, подушки, набитые кислою шерстью, восточную гущу их кофе, и кругом дым кизяков, крик ослят и раздирающее уши пение азиятцев – теперь будут разливаться перед Вами в пышных рассказах об Азиатской роскоши, которой не видали мы ни блестки, о прелестях одалисок, увезенных прежде нас далее, о зеленеющих горах, о темноголубом небе и всей пышности отчизны Гуль-гуль и Буль-буль, т.е. Розы и соловья[341].

Другой участник Русско-турецкой войны 1828–1829 годов Ф.П. Фонтон примерно в то же время писал П.И. Кравцову с европейского театра военных действий: