«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул

куда ни проникала только азиатская роскошь, огромная, великолепная, – пишет он, – та роскошь, которая блещет в их волшебных сказках, везде, куда ни проникала эта увешанная ожерельями дочь восточного воображения, – там стоят доныне дворцы, великолепие которых изумительно. <…> Так величественный магометанин, в широком, убранном золотом и каменьями платье, возлежит среди гурий, стройных, обнаженных, ослепительных своею белизною[349].

В конце января 1835 года, то есть примерно за месяц до начала работы над «Путешествием в Арзрум», Пушкин получил от Гоголя два экземпляра «Арабесок» и письмо с просьбой сделать для него замечания на одном из них[350]. Судя по всему, эту просьбу Пушкин не исполнил, но его негодование по поводу самого понятия «азиатская роскошь» можно считать ответом косвенным. Кроме «азиатской роскоши», в «Путешествии в Арзрум» он, как представляется, возражал еще и против основных положений гоголевского панегирика «Несколько слов о Пушкине». Для Гоголя Пушкин прежде всего «певец Кавказа: он влюблен в него всею душою и чувствами; он проникнут и напитан его чудными окрестностями, южным небом, долинами прекрасной Грузии…». При этом, согласно Гоголю, в своем взгляде на «сторонний мир» Пушкин – «явление русского духа» par excellence – всегда национален, ибо «глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа, когда чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется, будто это чувствуют и говорят они сами»[351].

В «Путешествии в Арзрум», словно бы опровергая Гоголя, Пушкин постоянно дает понять, что реальный Кавказ (и, шире, Восток) вовсе не является предметом его любви и изображает нравы, культуру и быт горцев с отчужденным и брезгливым любопытством, без всякого романтического флера. По точному замечанию В.А. Кошелева, он «описывает «азиатское свинство» глазами путешествующего европейца – и на европейцев постоянно ссылается»[352]. Как было многократно указано, жанровой и стилистической моделью ему послужили главным образом западноевропейские травелоги, прежде всего «Путешествие из Парижа в Иерусалим» Шатобриана; он цитирует стихи по-латыни и по-английски, а во время путешествия всячески демонстрирует свою европейскость: вместе с каким-то французом вспоминает «пирования Илиады», в Тифлисе радуется домам новой европейской архитектуры, которые Гоголь нашел бы уродливыми, при посещении гарема осознает себя одним из редких европейцев, кому удалось проникнуть в святая святых Востока, при виде больных чумой ощущает «европейскую робость» и т. п.[353] Высоко образованный русский дворянин для него – это явление не столько «русского духа», сколько духа общеевропейского, противостоящего «азиатскому свинству».

* * *

Как заметил академик В.В. Бартольд, предположение Пушкина о возникновении выражения «азиатская роскошь» во время крестовых походов ошибочно: оно «гораздо древнее крестовых походов, – пишет ученый, – и встречается уже в латинской литературе (Asiatica luxuria); я встретил его в книге Августина (V в.н.э.) „De civitata Dei“ (III, 21); по всей вероятности, оно встречается и в более ранних памятниках». Однако, добавляет Бартольд, «не обладая большими историческими познаниями, Пушкин своим гениальным чутьем понял, что в средние века Западная Европа была такой же отсталой страной по сравнению с мусульманским миром, как в его время мусульманский мир по сравнению с Западной Европой»[354].