«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул

Les lettres russes viennent de faire une nouvelle perte par la mort de M. Markévich. Romancier facile, mêlé depuis un quart de siècle à toutes les luttes littéraires, Markévitch avait su intéresser le public en ressuscitant dans un cadre de fiction toute la chronique de la haute société sous les deux derniers règnes. Son œuvre est utile à consulter pour l’histoire des métamorphoses de cette société, mais on lui refuse généralement les qualités solides qui feront survivre les romans de ses trois grands rivaux, Tourguénef, Tolstoï et Dostoïevsky [Русская литература понесла новую утрату со смертью г-на Маркевича. Ловкий романист, связанный на протяжении четверти века со всеми литературными битвами, Маркевич умел заинтересовать публику, воскрешая в художественной форме всю летопись высшего света при двух последних царях. К его произведениям полезно обращаться, чтобы проследить историю этого общества, но, по общему мнению, им не достает тех солидных качеств, благодаря которым романы его трех великих соперников, Тургенева, Толстого и Достоевского, обеспечили себе долгую жизнь][389].

Говоря, что Маркевич – это писатель, который на протяжении четверти века был связан (mêlé) с литературными битвами, Вогюэ, mutatis mutandis, использует то же определение, которое в статье о Гоголе и книге «Русский роман» он, как мы видели, дал литератору, сообщившему ему формулу «Все мы вышли из „Шинели“ Гоголя» (писатель, «тесно связанный с литературной историей последних сорока лет»). Если Вогюэ действительно подхватил формулу у «большого краснобая» Маркевича, становится понятно, почему он так не хотел назвать его имя. Ведь вышедшая из уст посредственного консервативного литератора с подмоченной репутацией, который к тому же в 1840-е годы, по слову хорошо знавшей его А.Я. Панаевой, «о литературе <…> и не помышлял»[390] и, следовательно, не имел права претендовать на роль наследника Гоголя[391], формула потеряла бы вес и никак не смогла бы стать тем, что мы сегодня называем мемом.

Вогюэ же явно стремился к тому, чтобы полюбившееся ему выражение превратилось в мем. Для этого в 1899 году он предлагает новое, уже четвертое (!) объяснение его происхождения. В статье «Русская литература: Великие годы и великие романисты, 1840–1880» («La littérature russe: Les grandes années et les grands romanciers, 1840–1880»), которая была опубликована вместе со своим английским переводом в гигантской тридцатитрехтомной международной антологии мировой литературы «The Universal Anthology», выходившей при участии виднейших ученых и писателей Европы, он, наконец, приписывает формулу одному из «великих»:

«Nous sommes tous sortis du Manteau de Gogol», me disait un des grands romanciers de la génération suivantе [ «Мы все вышли из „Шинели“ Гоголя», сказал мне один из великих русских романистов следующего [за Гоголем] поколения][392].

Или в английском переводе, где выбран вариант «из-под шинели»:

«We have all come from beneath Gogol’s Manteau», said one of the great writers of the following generation[393].

Только теперь, когда ни графини Толстой, ни литераторов-завсегдатаев ее салона (кроме Вл. Соловьева), ни тех писателей, начинавших в 1840-е годы, – Гончарова, Григоровича, Писемского, – которые могли бы причислить себя к последователям Гоголя, – уже не было в живых, Вогюэ решился придать формуле статус авторитетного высказывания русского классика мировой величины, по сути дела предложив желающим выбор между Достоевским и Тургеневым (Толстой, как известно, дебютировал только в 1852 году).