Гибельный огонь

Мне было так же скучно с основными предметами Денкирха, как и он высокомерно (хотя и молча) относился к моим предметам, но я испытывал огромное уважение к его работе. Он не только посещал ошеломляющие курсы по специальному разрешению, так что смог закончить обе специальности за четыре года, но и сам преподавал широкий спектр иностранных языков. Они включали в себя восточные и океанические диалекты в дополнение к обычным европейским и классическим языкам. Было даже несколько языков, о которых я никогда раньше не слышал. В частности, однажды я увидел на столе Денкирха старую, странно неприятного вида книгу в выцветшем переплете из змеиной кожи. Когда я спросил его, что это было, он ответил: — Трактат о некоторых древностях на Р’Лайянском.

Я достаточно разумный человек, но Денкирх, вне всякого сомнения, был одним из самых блестящих людей этого или любого другого века. Он обладал превосходным, уравновешенным интеллектом — гораздо менее распространенным, чем гениальность, и именно это придавало ему энергию и способность превращать наши праздные дискуссии во что-то очень осязаемое.

В основном мы спорили о месте отдельного человека во Вселенной, как из интереса, так и потому, что это было в равной степени вне наших непохожих специальностей. Мы оба были романтиками, верившими в целеустремленность Вселенной, но я утверждал, что каждый человек — лишь ступенька к этой цели, в, то время, как Денкирх настаивал, что индивидуум бессмертен. Я обосновывал свою аргументацию на крайней редкости даже возможных духовных проявлений, а Денкирх пошел по другому пути, указывая на исключения, для которых никакое другое объяснение не было удовлетворительным. Это была неисчерпаемая тема, так как ни у кого из нас не было конкретных доказательств, но вопрос захватил воображение Денкирха, и даже в колледже он начал углубляться в эту тему глубже, чем я мог последовать.

После окончания учебного заведения я поступил в Чикагскую юридическую фирму, а Денкирх без труда получил отличную преподавательскую должность в Калифорнийском технологическом институте. Мы поддерживали связь, и в нарастающем волнении писем моего друга я видел, что материал, который он раскрывал в своем воображении, быстро превращался в навязчивую идею. Через несколько лет он перешел из Калифорнийского технологического института в Массачусетский технологический институт просто потому, что это приблизило бы его к великим восточным библиотекам, с которыми он хотел проконсультироваться, и когда он немного позже перестал упоминать о своем проекте, я понял, что это был результат успеха, а не неудачи. Он был на пороге великого открытия, но боялся, как и все ученые, высказать свои сомнения, пока не будет абсолютно уверен. Затем в один прекрасный день он оставил свой преподавательский пост и переехал в Южный Иллинойс, и даже без его письма я понял, что он ищет уединения, чтобы воплотить свои теории на практике.

В течение шести месяцев я больше ничего не слышал о Денкирхе. Затем пришло короткое письмо, в котором он просил меня приехать к нему и давал указания, как и где его найти. Я заметил, что на самом деле он не жил ни в одном городе, а находился в нескольких милях от ближайшего, крошечного местечка под названием Мерриам, где жило всего триста душ.

С моей стороны тогда было глупо уезжать. Я был младшим компаньоном, которому предстояло многое сделать, если мне удастся добиться успеха в крупном деле, которое должно было быть рассмотрено в течение месяца, но, несмотря на это, я не подумал об отказе. Денкирх был моим другом, и для нас, у кого их было немного, это не мелочь, но еще более убедительным было чувство непреодолимой важности, которое цеплялось даже за это прозаическое письмо. Дело было не только в том, что я знал, что ответ на великий философский вопрос может быть совсем рядом, но и в другом, более важном. И если бы я знал, в насколько более важном, то спрятался бы в таком отдаленном месте, что никогда больше не услышал бы ни о Денкирхе, ни он обо мне.