Гибельный огонь

Трувиль уставился на толпу окруженных людей, застывших от страха в ужасной, вонючей апатии овец в забойном желобе.— Да… — пробормотал он одобрительно. Его глаза уже заметили тот факт, что идолы, которые обычно стояли справа или слева от входа в дом состоятельной семьи, в этой деревне отсутствовали. — А теперь, — спросил он, — кто расскажет мне о новом боге, которому вы поклоняетесь?

Как чернота на фоне тьмы, так и новый страх рябью пробежал по уже перепуганным лицам. Рядом с бельгийцем стоял старик, лицо которого покрывал узор ритуальных шрамов. Он определенно был священником, хотя и без обычных для священника украшений из перьев и раковин каури. Задыхаясь, он сказал: — Лорд, л-л-лорд, у нас нет новых богов.

— Ты лжешь!— воскликнул Трувиль. Кончик его пальца в перчатке торчал вперед, как клык. — Вы поклоняетесь Ахту, вы ниже обезьян, а он — бедный слабый бог, которого наша медицина сломает, как палку!

Толпа застонала и попятилась от полковника. Старый священник не издал ни звука, только сильно задрожал. Трувиль посмотрел на небо.— Лейтенант Остерман, — обратился он к своему дородному подчиненному, — у нас есть час или около того до заката. Надеюсь, к тому времени вы сможете заставить эту падаль, — он указал на священника, — заговорить. Кажется, он что-то знает. Что же касается всех остальных… де-Врини, позаботьтесь о том, чтобы надеть на них кандалы. Что с ними делать, мы решим позже.

Ухмыляющийся Флеминг хлопнул Балоко по спине. Они, вдвоем схватили священника за руки, и потащили его в тень баобаба. Остерман принялся подробно перечислять необходимые ему вещи с парохода, а Балоко, увлеченный, как ребенок, помогающий отцу чинить машину, без умолку переводил список на язык туземцев.

Вечерний бриз принес намек на облегчение от жары и запахов, а также маслянистый запах страха и других, которые было легче распознать. Остерман поставил опрокинутое ведро над тарелкой с горящей серой, чтобы затушить ее, когда она больше не понадобится. Предупрежденный Трувилем, он также накрыл помело из веток, которым размазывал клейкое пламя по гениталиям священника. Затем, закончив свою работу, он и Балоко отошли в сторону, чтобы охладить сосуд с малафой. — Благодарю вас, лейтенант, — вот и вся похвала, которую Трувиль произнес за их усердие.

Предмет их служения — с закрытыми глазами, и запястьями и лодыжками, привязанными к земле, — заговорил. — Они приходят, мы их пускаем, — сказал он так тихо и быстро, что Трувилю пришлось напрячься, чтобы пробормотать грубый перевод для дамы Элис. — Они живут в лесу, они не трогают нашу рыбу. Лес здесь злой, думаем мы. Мы чувствуем там бога, но мы не понимаем, не знаем его. Хорошо, что кто-то хочет, хочет жить в лесу.

Туземец сделал паузу, повернув голову к выхаркнутой мокроте, которая уже скопилась в рвоте рядом с ним. Леди Элис сидела на корточках и бессознательно перелистывала страницы своей книги. Она отказалась использовать перевернутое ведро вместо табурета. Сперроу почти не обращал внимания на пленника. Его глаза продолжали обшаривать поляну, многолюдную и хриплую теперь от туземцев Баенга и их закованных в кандалы пленников; людей и деревья за ними. Лицо Сперроу сияло с отчаянием человека, уверенного в засаде, но не способного ее предотвратить. Тени уже начали превращать пыль в цвет наконечников его пуль.

Священник продолжал. Ритмы его собственного языка были богаты и тверды, напоминая даме Элис, что за прерывистым французским языком Трувиля скрывались слова человека, наделенного достоинством и властью — до того, как они сломили его. — Все они — частично обрезанные люди. Сначала пришел мальчик, у которого нет ушей. Его голова смотрит на меня, как дыня, которую уронили. Он слышит, как бог Ахту говорит то, что бог велит ему делать.

— Один человек, у него нет, э-э, мужественности. — Бог приказывает, мальчик говорит ему… он… он оживляет землю, где спит Ахту.

— Один человек, у него только половина лица, без глаз… он видит, он видит Ахту, он говорит, что становится, приближается. Он…

Голос священника превратился в пронзительную тираду, которая заглушила перевод. Трувиль бесстрастно дал ему пощечину, чтобы он замолчал, а затем с помощью тряпки из волокон древесной коры, которую он держал в руке в перчатке, вытер кровь и слюну со рта священника. — В лесу только трое мятежников?— спросил он. Если он и понял, что священник утверждал, что третий человек был белым, то совершенно не обратил на это внимания.

— Нет, нет… много людей, десятки десятков, а может, и больше. Раньше мы не видели, не видели обрезанных людей, только сейчас, сейчас, э-э, опять же, в лесу. Теперь бог готов и, э-э, его посланники…

Как только край солнца скрылся за горизонтом, вся поляна потемнела до цвета жженой умбры там, где она вообще имела цвет. Земля содрогнулась. Привязанный к ней туземец начал кричать.