Гиблый Выходной

– За… За Августа Дмитриева… Ох… – одно его колено подогнулось и он осел на пол. Кровь сочилось у него из живота, заливая руку.

– Левушка, миленький, тебе надо помочь. Что у тебя с животом?

– Да ничего особенного… – попытался улыбнуться Нилепин. – Так… мелкая неприятность… Но звонить никому… Ох… Никому не звони, иначе… Аркадьич ведь еще ничего не отмыл…

– О чем ты говоришь, Лева?

10:32 – 10:40

Юру Пятипальцева покидала жизнь как давление из пробитого компресора. Но сквозь пелену боли он услышал, как кто-то окликнул их издалека. Один из бандитов, тот что с усиками, увидев появившуюся будто из ниоткуда незванную гостью, сразу остановил пресс, а тот что пониже угрожающе нацелил на нее острие удивительного будто музейного меча. Створки пресса остановились и Юрка смог сделать один маленький медленный вдох, на большее он был не способен. У него были сломаны ребра и прессом вдавлены в легкие, кровь лилась изо рта безостановочным ручьем.

– Вы ошибаетесь, молодые люди, – заявила женщина в чем-то белом. Юрка не мог сфокусировать на ней взгляд, он вообще не мог думать ни о чем кроме боли. – Это не тот, кого вы ищете. Отпустите его.

– Ты кто такая? – тыкал в нее мечем тот что пониже.

– Я работаю здесь, мальчики. Я все видела. Стойте, дурни! – она приподняла руки вверх. – Не надо мне угрожать, придурки! Уберите оружие или я ничего не скажу.

– А что ты хочешь сказать, красавица? – спросил Женя Брюквин. – Говори.

– Сначала подними пресс. Ты разве не видишь, что он, – она кивнула на полуживого Юрку, – сейчас умрет. Подними пресс.

Палач с усиками, скрылся из поля зрения Юры Пятипальцева и что-то нажал на панели управления. Пресс вновь пошел вниз, Юру пронзили собственные ребра, он уже не мог не то чтобы кричать, а даже дышать. Боль захватила его целиком и полностью, он сжал зубы так, что у него закрошилась эмаль. Но это продлилось недолго. Усатенький быстро исправил свою оплошность и нажатием другой кнопки, приподнял створки пресса. Юрка обвис и пустил кровавую слюну. Сознание частично к нему вернулось, он даже смог чуть повернуть голову.

– Мальчики, я знаю где деньги, – произнесла девушка в белом.

Разговор длился минут десять, все это время Юрка Пятипальцев продолжал оставаться зажатым в прессе и медленно изжариваться между нагревающимися створками. Очень трудно описать словами, что он чувствовал в это время. Он прибывал в мире сладостной муки, рая для мазохистов. Мир этот сиял и искрился всполохами чистейшей боли. Острой и сладострастной, горячей и нежнейшей, возбуждающей и удовлетворяющей. Он всецело наслаждался болью, чувствовал ее всеми своими нервами, каждой клеточкой внутри и снаружи. Боль стала его мирозданием, его эдемом.

В какой-то момент он почувствовал, что пресс еще немного ослаб и он мог даже чуть пошевелить головой. До него донеслись обрывки того реального мира, где находилось его наполненного до краев болью тело. Та женщина, что откуда-то появилась и приостановила экзекуцию, требовала за что-то тридцать три процента. О чем шла речь, Пятипальцев даже и не пытался понять. Зачем? Для чего ему это? Пусть они там в своем затхлом мирке решают свои материальные вопросы без него, а он всецело отдасться предсмертной агонии.

Как это прекрасно! Прекрасно! Боль! Он и не думал, что она может быть такой многогранной, такой убийственно благодатной.

Баба в белом сказала, что покажет у кого деньги.

Какие деньги? Какие могут быть деньги? Пятипальцев как-то рассмеялся, они там в своем мирке все еще думают о каких-то деньгах. Кровь хлестала изо рта, боль взрывала его легкие, но он продолжал смеяться насколько позволяли ему сдавленные створки пресса. Он задыхался и захлебывался, кашлял кровью и корчился в агонии, но смеялся. Они смотрели на него, а он уже никого не замечал. Испытывая самую мучительную боль какую только можно, Юрка Пятипальцев ржал и не мог остановиться. Это был странный жуткий смех умирающего от боли мазохиста.

Тем временем женщина потребовала освободить Пятипальцева. Усатенький нажал на пульте кнопку и столы пресса стали сжиматься, он переполошился, нажал еще какую-то кнопку, створки остановились. Пятипальцев захлебывался кровью и иступлено выл.

– Опять не та кнопка, – донеслось до него глухой голос извне. – Когда же я запомню…

Опять нажатие и створки пресса чуть разжались.

– Серую! – возопил окончательно обезумевший от боли Пятипальцев. – СЕРУЮ!!!

– Почем серую? – растерялся усатенький.

– СЕРУЮ ЖМИ!!! – ревел агонизирующий Пятипальцев, уже не различая ничего вокруг. – СЕРУЮ-Ю-Ю!!!! Август, прости!!! Это расплата!!! Я тебя вижу, Август!!!

Поколебавшись, усатенький все-таки нажал на серую кнопку и Пятипальцев провалился в мир адской боли, он стал солнцем, он стал вселенной. Он стал всем! Он сгорел в наслаждении, он расщепился в кайфе, он взорвался от счастья!

Его тело, несколько секунд еще сопротивлялось давлению, руки-ноги дергались, кровь брызгала из лопающейся кожи и наконец тело захрустело и обмякло. Пресс сжался. Мясо и кожа с рвущимся звуком расползлось в стороны, выпустив фонтаны крови.