Гиблый Выходной

Я и так и эдак выкручивал свои и без того кривые руки, выгибался и скрючивался, но только едва-едва смог прикоснуться к шляпке гвоздя. Попытка подковырнуть его пальцами привела к острой боли. Я разделся по пояс, обнаружил что моя одежда на спине была окровавлена и разодрана, я ее сложил в пакет и приготовил на выброс. Потом вылил на спину воду из пластиковой пятилитровой бутыли, таким образом я как бы промыл рану. Полез в аптечку – обувную коробку, на дне которой валялись самые примитивные средства: болеутоляющие и активированный уголь. Была вата, бинт, перекись водорода, но как их применить? И тут я обратил внимание, что когда вынимал обувную коробку из ящика в шкафу, то заметил кое-что новенькое. Коробка стояла на стопке старых газет, но под ними виднелось что-то прямоугольное, раньше этого не было. Раньше – это сегодня ночью, когда я клал сюда «Воскресение» Льва Толстого, которое читал в минуты досуга. Книга, в числе прочей печатной продукции лежала на месте, ее некому было брать кроме меня, наши слесаря не интересуются литературой в принципе. Но вот под «Воскресеньем» в самом низу газетной стопки появилось кое-что чего тут никогда не было. Я приподнял газеты и достал новенький тяжеленький кейс. Поставив его на стол рядом с пакетом с рваной одеждой, я поддался искушению любопытством и раскрыл кейс.

– СЕРУЮ!!! – надрывно закричал кто-то из цеха. – СЕРУЮ ЖМИ!!!

Но я ничего не слышал и не замечал, все мое сознание забил вид денежных купюр.

10:46 – 11:09

Она сейчас должна быть в совершенно другом месте, за десятки километров от этой проклятой фабрики которую она возненавидела пуще российского правительства. Ее не должно быть здесь! Где угодно, хоть у черта на рогах, но только не в ОАО «Двери Люксэлит». По разработанному ею с Костей Соломоновым плану (который, впрочем, начал трещать по швам с первой понюшки заведующего производством своего волшебного порошка), в это время суток она должна мчаться на автомобиле «Мазда СХ-7» в сторону ее коттеджа, где ее ждет дочь и два железнодорожных билета бизнес-класса до Москвы. Поезд отправляется в четырнадцать часов двенадцать минут, чемоданы собраны еще со вчерашнего дня, дочь сидит одна перед телевизором, ждет маму и держит палец на кнопке вызова «Яндекс-такси» до железнодорожного вокзала. Еще через двое суток самолет из Шереметьево помашет крылом промерзлой России и приземлит маму и дочь Альбер на их исторической родине во Франции.

А в «Мазде CX-7» должна играть какая-нибудь незатейливая старая песенка, а сидящий за рулем Костя Соломонов должен ругаться и громко вопрошать у Оксаны: «Откуда я, мать их, должен знать имя исполнителя, если они, мать их, никогда его не объявляют?» Или затеять длинный монолог на произвольно выбранную тему от завезенного в СССР масонами-иллюминатами неистребимого борщевика Сосновского до того, почему в фабричной столовой сначала берут подносы, потом выбирают ложку или вилку, а уже потом выбирают блюда. «Откуда я, мать их, знаю, что я выберу, – должен будет ругаться Соломонов резко переключая коробку передач с третьей на четвертую скорость, – после того как уже выбрал ложку? А если я решу съесть макароны? Но ведь я уже выбрал ложку, а макароны я ем вилкой. Хорошо, я возьму к ложке для супа еще и вилку для макарон, а окажется, что макарон нет, а есть рис. А рис я ем ложкой. Тогда на кой черт, мать их, я брал вилку? Я возьму нож для мяса, а потом решу взять котлеты. Тогда какого лешего я брал нож? Нет, ты ответь мне, Оксан! Какого лешего я брал нож? Я говорил об этом Данилычу, а он ответил, что он в столовку не ходит, его это не волнует и чтобы я занимался производственными вопросами, а не столовыми. Каков козел, Оксан! Сраный очкаристый, мать его, ублюдок!»

А на заднем сидении костиной «Мазды» должен лежать новенький кейс, купленный Оксаной в хорошем бутике в центре города исключительно для этого дела. Он должен лежать открытым, чтобы Оксана, бросая взгляды в зеркальце могла видеть банкноты. И кейс этот не должен лежать в каком-то грязном ящике под кипой старых газет и тряпок в вонючей неряшливой слесарке, где грязное и неопрятное мужичье точит инструменты и жрет лапшу с дешевой ливерной колбасой. Этот кейс должен быть только на заднем сидении «Мазды CX-7», и вместе с автомобилем и самой Оксаной Игоревной Альбер двигаться в противоположном от фабрике направлении. Или она возьмет кейс на колени и будет пересчитывать купюры с бухгалтерской точностью и быстротой счетного аппарата, делить всю сумму на две равные половины. Одну – себе, другую – Косте.

А что по факту? Костя Соломонов уже никогда ничего не скажет, никогда не будет дергать ручку переключения передач на своей «Мазде СХ-7», никогда не сядет на свое рабочее кресло и никогда уже не нюхнет своего волшебного порошка. И деньги ему теперь не нужны, даже на похороны. Теперь это не его забота, у него теперь вообще никаких печалей нет и не будет. Ни производственных, ни столовых, ни личных.