Гиблый Выходной

Оксана Игоревна очень жалела о преждевременной смерти Соломонова, с ним было бы совсем по-другому, он бы не допустил такого положения вещей, он хоть и невыносимый болтун, но сообразительный и дерзкий. Да, с ним Оксана считала себя в безопасности, пока он был жив, она доверялась ему, своими разговорами он отвлекал ее от тревог, создавал иллюзию беспечности и это срабатывало. Ей не хватало этого человека, как раскачивающемуся на ветру дереву не хватает крепкой подпорки, какой бы неудобной она не была. Она готова была отдать ему его половину суммы, она даже решилась бы отдать всю сумму, лишь бы он вдруг возник перед ней живой и здоровый и, взяв ее ручку в свою сильную крепкую ладонь, вывел бы ее отсюда куда подальше, туда где нет крови, диких смертей и кровожадных бандитов-выродков. Ну… может быть насчет передачи всей суммы она погорячилась, тут она еще подумала-бы, но вот насчет благодарности в виде сексуальных услуг она согласилась бы без раздумий. Она бы отдалась Соломонову с радостью и восторгом, он должен был бы быть отличным жеребцом, это было видно по его уверенным поступкам.

Но зачем сейчас об этом мечтать, этого никогда не произойдет, это из области сказок, а в чудеса Оксана Альбер, увы, не верила. Костя умер. Умер так нелепо, так не вовремя, рано, не завершив начатое, оставив Оксану одну и без защиты против агрессивно настроенных ублюдков у которых в головах какие-то свои тараканы. А ведь деньги уже у нее! Несколько минут назад она держала их в своих руках, чувствовала их вес, охватывала взглядом каждую пачку купюр, гладила деньги пальчиками прежде чем закрыть кейс и надежно спрятать его от чужих глаз в ящике слесарки. Ах, почему пресс располагался так близко к слесарке, стоял бы он в другом месте, тогда бы Альбер не увидела расправу над несчастным наладчиком и благополучно пересидела бы угрозу.

А от куда налетчики узнали о плане Альбер и Соломонова? Кто мог растрепаться? Точно не сама Оксана, за себя она отвечала. И уж наверняка не Костя, у него язык хоть и без костей, но он не настолько глуп чтобы болтать о таком деле с посторонними, он умел держать тайны не хуже советских разведчиков. А кто еще? Был Матвей Карусельщик, но он вне подозрений. Еще была дочь Оксаны, шестнадцатилетняя девушка, с ее слов уже потерявшая невинность. Она была в курсе маминых дел. Альбер сильно нахмурила брови и чуть не поддалась искушению прямо сейчас позвонить дочурке и прямо в открытую спросить – не знаком ли ей усатенький типчик по имени Женя или невысокий мужчинка с лицом… Проклятье, у второго налетчика была настолько блеклая внешность, что Оксана даже не могла подобрать слов к описанию его типажа.

Женя… так назвал усатенького пижона его бледнолицый напарник. Привлекательный, надо признать, хоть и убийца. На такого ее дочурка вполне могла бы клюнуть. Ох и устроит Оксана ей допрос с пристрастием, когда выкарабкается из этого цеха, гори он синим пламенем!

Она глядела на своих врагов – два более чем странных типа. Только двое. Куда же делся третий, Альбер хорошо запомнила ублюдочную кривоносую рожу откровенного грабителя, который пробил в слесарке стеклянную вставку и злорадно ревел: «Никого тут нет! Никого тут нет!». Теперь нет его самого и Оксана Игоревна не хотела знать о его местоположении, ей вполне хватает раздавленного тела Пятипальцева и захлебнувшегося на смерть Соломонова. Нет кривоносова и не надо, одним козлом меньше.

Первичный психологический шок от казни наладчика-бородача Юрия Пятипальцева с которым Оксана была немного знакома медленно проходил, но перед глазами все еще фонтанировала кровь из лопнувшей плоти, из разошедшегося нутра выбрызгивали внутренности, брюки казненного наполнялись вышедшем из заднего прохода кишечником, хрустели ребра, гудел пресс, шел дым с запахом жареного мяса. Оксана надеялась, что ее крепкая психика не даст слабину, что со временем, когда она пройдет курс психотерапии ее память сгладит хотя бы детали экзекуции. Судорожно дыша и унимая подступающую тошноту Альбер ссутулилась и обняла себя руками будто в ознобе. «Не думай об этом, – приказывала она себе, – Не думай! Не думай! Твое белое пальто все в крови, но ты купишь другое. Купишь другое, совсем другое. Новое, чистое, свежее пальто. Хорошее, только не белое, не белое. Купишь черное, а это закопаешь. Сегодня же!» «Где же я его закопаю? – сама с собой спорила Оксана Альбер. – Земля же промерзла. Его надо сжечь. Сжечь. А где же я его сожгу?»

Оксана Игоревна подняла глаза на блестящий кончик короткого меча, уткнувшегося ей в грудь, туда где за забрызганной липкой кровью белым твидом покоился на золотой цепочке крупный четырехконечный крестик белого золота в обрамлении бриллиантовой россыпью. Ее дочь ей говорила, что это не православный крестик, а католический, на что Оксана Игоревна отвечала, что в России этому придают значение только сами священнослужители.