Гиблый Выходной

– Какая самогонка? – рявкнул Аркадьич и снял, наконец со лба забрызганные кровью защитные очки в пластиковой оправе. – Это корвалол. Теперь, в рот вас чих-пых, сидите тут, не вылезайте, я сейчас приду.

– Ты куда?

– Надо. Не выходите никуда. Не хватало еще что-бы вас увидел охранник или еще кто-нибудь. Вы были в цеху, кто там еще есть?

– Степка Коломенский был.

– Еще?

– Были еще какие-то мужики… Вроде монтажники вентиляции…

Аркадьич еще раз повторил свой приказ не выходить пока он не вернется и, накинув на тощие плечи куртенку, покинул кочегарку.

Нилепин и Пятипальцев сидели на топчанчике, перед ними горел котел. Они молчали. Бородатый наладчик нашел взглядом баночку корвалола, привстал, взял ее и отвинтив крышечку припал к капельному дозатору. Он капал себе прямо в рот, пока пузырек не опустел. Потом он, помолчав некоторое время, потрогал свое сердцебиение, и начал говорить уже более-менее ровным голосом. Он поведал своему молодому товарищу об особенностях своего отношения к боли. О том, как в подростковом возрасте его частенько било током из-за неисправной электропроводке в доме, а потом, когда он подрос и заинтересовался собственной половой жизнью и принялся экспериментировать с сексуальным разнообразием, он стал использовать в качестве стимулятора электрические провода под напряжением.

Понравилось. И понеслось. Наряду с электричеством, Юра стал пробовать надрезы на коже, уколы, ожоги. И сам того не заметил, как увлекся этими мазохистскими вещами так плотно, что стал испытывать все более нарастающее равнодушие к обычным методам стимуляции. В конце концов он стал причинять себе боль просто так безо всякого повода, просто чтобы испытывать эти чувства.

Капли корвалола чуть-чуть успокоили Нилепина и он постарался душевно отстраниться от Пятипальцева и его монолога. Он заметил, что его фирменная курточка все перемазана кровью, он брезгливо снял ее и не придумал ничего лучшего как сжечь. Смяв ее в комок, он открыл дверку пылающей топки и невольно взглянул внутрь. Прямо у его лица догорала человеческая ступня (Аркадьич снял с ног несчастного Августа обувь). Кожа уже обуглилась, выставив напоказ чернеющие кости. На Нилепина опять накатило, его вырвало и он едва успел подставить свою окровавленную куртку. С отвращением сунув полную рвоты куртку в огонь, он захлопнул дверцу топки и отвернулся.

Ему надо было уйти на улицу, подышать холодом, может быть даже промерзнуть на ветру. Находиться здесь в этом инфернальном месте он уже не мог. Не смотря на запрет кочегара, он выйдет на улицу, умоет лицо снегом, это должно взбодрить его, освежить. А Пятипальцев продолжал говорить-говорить. О своих увлечениях мазохизмом, о том непередаваемом чувстве боли, чтобы понять которое нужно самому испытывать боль, ибо словами это не передать. Продолжая послушно сидеть на топчанчике он много чего говорил, но у Нилепина все расплывалось перед глазами и он не слушал друга, слова возникали где-то за его сознанием, звучали там и проходили мимо. Вместо своей сожженной фирменной курточке, выданной ему (как и всем работникам ОАО «Двери Люксэлит»), он облачился в найденную у Аркадьича другую куртяшку – не серо-синюю с логотипом фабрики, а красную с надписью на спине «Фрунзенская птицефабрика №1». В этом облачении уже в дверях его и застал неожиданно вернувшийся кочегар.

Он был в снегу, ворчал от озноба и тащил с собой сдутую камеру от автомобильного колеса.

– Я же сказал – не выходить, в рот тебя чих-пых! – рявкнул он на молодого человека и с неудовольствием обнаружил на нем одну из своих курток, но по этому поводу смолчал. Принесенную камеру он запихал в топку и объяснил присутствующим, что так он избавится от нехарактерного для кочегарки запаха крематория, который может привлечь не только всех окрестных собак, но и еще кого-нибудь лишнего, например, того же самого охранника. – Ну что, – выдохнул он, – дело, в-общем, сделано. От трупа я избавился, скоро он догорит и я почищу топку от золы. Крови вот только много, придется оттирать до усрачки… Теперь дело за вами, господа хорошие.

– А что с нами? – глупо спросил Нилепин.

– Как будем вопрос решать? Я имею в виду бабло.

Нилепин и Пятипальцев переглянулись.

– Какое бабло? – спросил бородатый наладчик.

– Не шали, Юра, – предостерегающе сощурился худой кочегар. – С кем-то я договорился о двух сотнях тысяч. Не подскажешь с кем? Я свою работу сделал, трупа нет и никто его не найдет…

– Он еще не сгорел, – вмешался Лева и покосился на топку.

– Сгорит, не беспокойся. И кровь с пола я сотру, мне это нужно так же как и вам. Я ведь тоже соучастник, не забывайте, господа, в рот вас чих-пых. – Аркадьич распахнул топку и долго ковырялся там кочергой, из нее повалил жирный дым.

– Ты ее точно сотрешь? – спросил бородач Пятипальцев с угрюмым сомнением окидывая взором окровавленные вентиля, трубы, стены и прочее.