Гидра

– Мы не уйдем без мальчика, – сказала Галя, удивив Глеба. Что ей, всесоюзной знаменитости, какой-то пацан? Она у Эрмлера снималась, целовалась с Тихоновым, видела Герберта Уэста. Заяц, как и, собственно, он, Глеб, люди – которым она в лучшем случае может оставить автограф…

– О мальчике я позабочусь, – сказала старуха. – И о стае, если предки дадут сил. А ты, герой, береги полукровку. Как свой нос береги, – и старуха засмеялась: звук, напоминающий треск бурелома, сквозь который в человеческий мир лезут монстры.

Глава 27

Командир «Ласточки», багермейстер Егорыч верил в Бога. Давно, до войны, он был женат. Вскоре после свадьбы открыл Томе секрет: так, мол, и так, верю.

Тома не поняла:

– Все в них верят. Или… постой… ты служишь какому-то богу?

– Служу. По мере сил. Но дух у меня слабый, пожрать люблю, кирнуть не дурак, мысли злые одолевают, гневлив не в меру.

– Об этом надо заранее предупреждать. – Тома положила ладонь на живот, в котором носила их будущего ребенка. Предупреждать о вере, она имела в виду. Не о выпивке и не о горячей руке суженого. – И какому богу ты служишь?

– Бог один. Он все создал. Наверное, и Азатота с Ктулху.

– Так ты что… – обалдела Тома. – Ты про Христа и всякое такое?

– Всякое такое, – согласился Егорыч.

Тогда Тома впервые посмотрела на него так, как бесчисленное количество раз будет смотреть позже в течение их недолгой совместной жизни: с презрением.

– То есть из всех богов ты выбрал единственного бога, которого никто не видел? Который даже после Сдвига не спустился с облачка? Бородатого еврейчика? – Она ненавидела евреев.

– Может, я выбрал. Может, он меня.

Тома смеялась, хватаясь за кругленький живот. В сорок четвертом ей по ошибке прислали похоронку – убитый красноармеец был полным тезкой Егорыча. Тома не носила траур. К возвращению Егорыча с фронта была уже замужем. На отца своего ребенка посмотрела, как на натурального мертвяка, выползшего из могилы. Дочь Егорыча не признала. Государство почесало мудя и оставило все как есть. И стал Егорыч бобылем.

Его семьей была его команда. Вот кто багермейстера называл батей. Ну и Господь Бог сопровождал Егорыча, сидел с ним в окопе под Сталинградом, горел в танке, очищал от дьявольских паразитов купеческие склады. А в Яму Бог с Егорычем не поехал. Оставил его.

Не было в Яме Бога. Вернее, был свой жестокий языческий божок.

Егорыч поднял взгляд к платформе, нависающей над картой намыва. Высоко вверху божок оперся о планку заграждения и наблюдал за каторжанами. Раньше он был рецидивистом, нынче – узурпатором в маленькой колонии. Он желал сломать волю людишек, копошащихся внизу. Лишить Егорыча веры: в Бога, в то, что мальчик жив.

– Хрен тебе, – процедил багермейстер. Под ребрами кольнуло. В последнее время там часто кололо и ныло. Мотор, служивший верой и правдой пятьдесят лет, барахлил. Багермейстер сунул пятерню под грязную майку, помассировал грудь, призывая: терпи, глупое, дождись мальчика, а там хоть взорвись. Егорыч перехватил озабоченные взгляды команды, убрал руку. Солнце било в спину божка, превращая темный силуэт в подобие идола, водруженного на платформу.

«Пусть убьют, – решил Егорыч. – Пусть скормят чудищам, не присягну Антихристу».

– Уже присягнул, – сказала Тома, материализуясь на палубе. Бывшая супруга раздобрела. Во рту сверкали золотые коронки. – Что ты копаешь для него, дурень?

– Изыди, – шикнул Егорыч.

– С кем ты разговариваешь, бать? – встревоженно спросил гидротехник Кандыба.

– Сам с собой…

– Может, покемаришь?

– На том свете покемарим.

– В аду, – проворковала Тома. – Там тебе заготовлено теплое местечко.

Егорыч плюнул в бывшую. Кандыба посторонился.

«Ад – это здесь. Пекло или чистилище…»

Багермейстер оглянулся. Самоходный земснаряд очищал затопленную часть котлована. Принцип работы был прост: вакуумметр определял концентрацию грунта и подсказывал степень нагрузки. Оператор погружал на дно всасывающий агрегат, включал двигатель и редуктора. Созданный в трубе вакуум помогал качать смесь воды и грунта. Рефулерный насос пыхтел, транспортируя пульпу на берег, постоянно углубляя дно.

С кормы «Ласточки» то опускался в темное озеро, то выныривал, истекая потоками воды, ковш землечерпалки «Пятилетка». Нос судна удлинялся железной мачтой, увенчанной вращающимися лезвиями. Фрезерный рыхлитель сейчас бездействовал. Как хотелось бы Егорычу насадить на фрезу божка-Золотарева!

Но бригадир был не один. С покосившихся мостков эстакады за каторжниками следили вечно бодрствующие конвоиры. Вблизи они напоминали упырей. Восковые лица, красные от лопнувших сосудов глаза. И где-то рядом ждали ужина ручные чудища Золотарева…

Егорыч вытер пот. Подошел Клим, речник, которого во время оно Ярцев, тогда не ставший Золотаревой куклой, клялся посадить на нищенскую зарплату и уволить за пьянство. Клим больше не пил, часто облизывал губы, а во сне плакал.

– Что там, батя?

– Где?

– Вон там.

На берегу, в нескольких метрах от воды сгрудились каторжники. Бросили лопаты, кирки и кувалды и изучали что-то, заслоненное их телами. Заметив несанкционированное сборище, конвоир вскинул винтовку.