Гидра

– Рыть!

Каторжники не отреагировали. Егорыч, напрягший зрение, узнал кладовщика и латыша-плотника. Здоровенные мужики, им бы взять кувалды и крошить черепа упырей. Но страшная сила Ямы лишила их воли, сделала маленькими и слабыми.

Конвоир спрыгнул с эстакады в грязь, дал команду. Другие упыри направились к берегу. Егорыч бросил взгляд на платформу. Золотарев тоже наблюдал за происходящим.

– Чего встали? – рявкнул конвоир. Каторжники будто слов не находили, чтоб объяснить причину, по которой они нарушили дисциплину. Конвоир проследил за их взглядами и весь вытянулся.

– Хозяин! Хозяин!!

Солнце ослепило Егорыча, он сощурился. Платформа опустела.

– Я посмотрю, – сказал Егорыч.

– Может, не стоит?

Егорыч спрыгнул с палубы – на доски, крепящиеся к протянутому по воде пульпопроводу. Трубы, доски и поплавки образовывали что-то вроде узкого понтонного моста между «Ласточкой» и сушей. Егорыч пересек его, растопырив для баланса руки, оскользнулся на глине, припал на одно колено и выпрямился – все это он провернул, не сводя с каторжников глаз. Лишь единожды он опустил взор: на утопший в суглинке стержень – отработанный бур. Схватить бы его и понести христианство язычникам. Пятнадцать лет назад на парующих едкими испарениями болотах Егорыч положил немало таких вот упырей, бывший своих ребят, которым перекроили мозги инопланетные «звездочки».

Но багермейстер перешагнул бур, смирил порыв. Золотарев и его свита неслись к толпе.

– Назад! – махнул стволом винтовки конвоир. Мужчины расступились, и Егорыч увидел, что они искали в Яме все это время.

Лопата каторжника впилась в почву, и слой земли отвалился, обнажив фрагмент лица. Лицо было огромным. Спустя десятки тысяч лет – почему-то багермейстер был уверен, что именно столько или дольше исполинская тварь провела под рекой – солнце коснулось своими лучами серой шкуры. Все, что вышло наружу, – прикрытое кожными складками глазное яблоко. Веки без ресниц.

Комья глины липли к углублениям плоти. От одного края до другого сомкнутая щель была длиной с человеческую руку. Сам глаз, прячущийся под кожей, – величиной с окно. Если бы сейчас веко поднялось и исполин посмотрел на Егорыча, у багермейстера случился бы инфаркт.

– Посмотрела, – услышал Егорыч голос Томы. – Это самка.

Тварь была погребена под Ахероном, а прежде – под Леной. Лицо – в осыпавшемся склоне, голова – в истоптанной сапогами земле, тело – в речном грунте. Опустошенный Егорыч подумал, что «Ласточка» плавает над грудью великанши. Сколько ж в ней росту? Пятьдесят метров? Шестьдесят? Или это только голова, как в сказке Пушкина? Представить, что подобное существо когда-то топтало планету, багермейстер не смог. Что оно ело?

«Ты не хочешь знать».

– Матушка! – Золотарев упал на колени перед находкой.

И только тут до Егорыча окончательно дошло, что великанша живая. Не дышит, не шевелится, но она жива и каким-то дьявольским способом установила с бригадиром контакт.

– Уж мы обыскались тебя! – Золотарев смеялся и плакал одновременно. Каторжники молча таращились на плоть в грязи. Экипаж земснаряда сошел по доскам и поравнялся с командиром. Они молчали – что тут было сказать?

– Ничего, ничего, – бормотал Золотарев. Крикнул вбок: – Ярцева сюда! И Стешку! – Потом снова – земляной, поддонной богине: – Ничего, ничего. Вытащим тебя, благодетельница. В лучшем виде оформим. Стешка, мать твою за ногу! – Золотарев обернулся, безумным взглядом смерил каторжников. – На колени, падаль! Кланяйтесь матушке!

Мужчины стали опускаться в грязь. Багермейстер стоял прямо, точно аршин проглотил.

– Бать, не дури. – Кандыба дернул командира за штанину.

Конвоиры засуетились, как муравьи в разоренном муравейнике. Они отвешивали каторжникам пинки, толкали, сгоняли к воде.

– Батя, делай как говорят.

Конвоир ударил Егорыча прикладом в поясницу. Колени воткнулись в глиняное месиво.

– На колени! – рычал Золотарев. – Вы что, не сечете, кто это? Матушку не признали? Я вас сейчас, падаль, просвещу.

Слева от Егорыча треснул выстрел. Человек упал пластом.

– Давай! – Золотарев шлепал по жиже кавалеристскими сапогами. – Не жалей патронов!

Бах!

– Уволен!

Бах!

– Уволен!

– Все, – сказал Кандыба тихо. – Вот и все.

– Помолись, – шепнул Егорыч.

– Я не умею.

– Повторяй: Отче наш.

– Уволен!

– Иже еси на небеси…

– Уволен!

Кандыба, тридцатилетний харьковчанин, заплакал. Конвоиры передвигались по берегу, паля в затылки коленопреклоненных людей. Упал плотник-латыш. Упал кладовщик. Упал молодой минчанин – в свободное время он заведовал шахматным кружком.

– Не смотри.

Но речник ослушался.

– Бать, они наших кладут.

– Тут все наши.

– Бать, они Левку кончили.

– Знаю.

– И Олега!

Незнакомый Егорычу человек – кто-то из зэков – вскочил и пробежал метров десять, прежде чем пуля уложила его в грязь.

– Слушай, Кандыба. Слушайте, мужики. – Егорыч вывернул шею, чтобы видеть свою команду. – Юнга приведет помощь.

– Съели твоего Юнгу, – прошептал Клим, глядя в землю.

– Не съели. С ним ангел-хранитель. Он приведет людей. Мы будем отмщены, слышите?

– Уволен!

– Господи, Боже, останови его!