Гильза с личной запиской

В стороне от скатерти, на которой стояли чайник, сахарница и два блюда, одно с конфетами, другое с земляничным печеньем, которое Жигунов очень любил, высился старый, прадедовской еще поры сундучок, для крепости окованный крест-накрест латунными полосками.

– Иди-иди, не бойся, – подогнал дядя Василий пограничника.

Тот поставил стакан на скатерть, поднялся – хоть и привык он к многокилометровым пробежкам, а пробежки все-таки давали о себе знать, ноги ныли устало, им требовался отдых, – приблизился к бригадиру-вождю.

Дядя Василий открыл сундучок, Жигунов, увидев, что в нем находится, с изумлением покачал головой:

– Це-це-це-це!

До самого верха сундучок был наполнен деньгами, невскрытыми пачками, перепоясанными бумажными лентами. Оленеводам тогда очень неплохо платили, государство не жалело денег для укрепления Севера, и в первую очередь – наличных финансов, давало столько, сколько северяне хотели. Понимали люди, сидевшие наверху: Север – это будущее России.

А девать деньги оленеводам особо и некуда было – автомобили им не были нужны, в тундре легковушка увязнет в первых же двадцати метрах пространства, самолеты с вертолетами тоже не были нужны, они не умели ими управлять, и корабли также не были нужны, для ненцев, вогулов, вотяков и прочих заполярных обитателей самыми главными и самыми желанными кораблями были олени. Выше оленей они не ставили ничего. И никого, как показалось Жигунову.

– Если Адига забеременеет от тебя, я заплачу одиннадцать с половиной тысяч рублей.

По той поре это были очень большие деньги, именно столько стоила роскошная легковая машина «Волга». У Жигунова от такой перспективы, от автомобиля, замаячившего перед ним, даже дух перехватило. И Адига была девушка что надо – редкой красоты.

Старейшины разных северных народов прекрасно понимали, что замыкаться в рамках своего рода нельзя, это путь к вымиранию, свежие силы должны приходить со стороны.

Пограничник Жигунов и был такой свежей силой, которая и требовалась в племени дяди Василия, вождь понимал это, поглядывал на Жигунова вопросительно, готов был добавить денег к сумме, которую назвал.

Очень уж подходил статный парень его племени, ладен был и сноровист, вынослив, разумен, от него могла бы пойти в роду толковая ветвь, которая взяла бы верх над всеми остальными ветвями.

– Ну что, согласен? – спросил у пограничника дядя Василий. – Соглашайся, я даю хорошие деньги.

Жигунов молча покачал головой, движение это было таким, что по нему нельзя было понять, соглашается он или нет. А в Жигунове неожиданно проснулись отцовские чувства, – он уже заранее начал жалеть ребенка, который еще не родился, – как он будет жить тут без папы, с одной только мамой?

– Ладно, я накидываю тебе еще пятьсот рублей, – сказал дядя Василий, – это очень хорошие деньги.

– Знаю, – меланхолично пробормотал пограничник, поднял со старого ковра, на котором они сидели, свой автомат, закинул его за плечо.

– Если тебе не нужна машина «Волга» – купишь красивую жену.

Вместо ответа Жигунов покачал головой и ушел, а вскоре попросился, чтобы его перевели на другую заставу, и его перекинули из одного угла страны в противоположный, переместив на огромное расстояние, и он оказался на Амуре, в светлой казачьей станице, где в домах, в киотках за стеклами бережно хранили старые снимки, на которых были изображены серьезные, напряженно глядящие в объектив люди в лихо сдвинутых набекрень фуражках, при Георгиевских крестах.

Неведомо откуда и каким образом приплыло и прицепилось к нему очень прочно, – не отскоблить, – прозвище Шарабан, но что было, то было… Узнали на заставе и о том, как из него хотели сделать незаконнорожденного отца, и ободряюще хлопали по плечам, произносили какие-то необязательные слова, подшучивали, переживали, недоумевали, завидовали – в общем, у каждого было свое, но это жизнь Жигунова никак не изменило.

Он был человеком открытым, вел себя бесхитростно, как, собственно, и в ту минуту, когда начальник заставы выстроил своих подчиненных и спросил, кто из них увлекается охотой.

– Ну чего, господа аборигены, где мне прикажете жить? – Жигунов сощурился, окидывая зорким взором пространство. – В каком доме можно занять апартаменты?

– Дом выбирай любой, какой тебе понравится, в тот и заселяйся.

– А если я залезу под крышу к вам?

– Четвертым? Давай! Хотя будет тесновато.

– В тесноте – не в обиде.

– Еще, кстати, Анисимов должен подъехать.

– Вот с ним мы и облюбуем соседний дом… Превратим в дзот.

– Тьфу-тьфу-тьфу, – суеверно отплюнулся Микулин, – ни войн, ни оборонительных сооружений нам не надо. Мы – мирные люди…

Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает, жизнь есть жизнь, в ней всякое может случиться, зарекаться от того, что в руки придется взять оружие, нельзя. Микулин не сдержался, вздохнул: граница – это граница, ее всегда кто-нибудь стремится нарушить, если не с целями политическими, то уголовными: тигра завалить и обратить в лекарства, либо вырубить в тайге поляну женьшеня и уволочь добычу за Амур…