Гипобулия (СИ)

Я боялся, что, когда приду, увижу труп. Всё к этому шло. Так не могло не закончиться. Если он позволял себе такое, то он не боялся «переборщить». Он, блять, «перебарщивал» с самого начала. Даже не удивлюсь, если он скажет, что так всё и планировал закончить, а Кирилл… будет простой жертвой. Которая ничего не будет значить. Которая одна из многих. И я боялся, что в последний раз всё случится именно так.

Я слышал, как он пришёл, орал и долбил в дверь. Я не подходил сразу. Ждал, когда он замолкнет и зайдёт. Наступила тишина. Я подошёл к двери, заглянул в глазок и увидел, что квартира Кирилла открыта. Я не понял, что это должно значит, но потом увидел Кирилла и сразу опустил глаза.

Я догадывался, что он хочет сделать. Может, он даже знал, что я смотрю за ним. Жду, когда он выйдет, и поэтому поступил так. Я снова глянул и увидел, как он избивает Кирилла, и больше не смотрел. Стоял с опущенной головой и трясся. Я ничего не слышал, но воображал будто слышу, как он наносит удары по лицу, как кричит Кирилл, как он продолжает и бьёт в тело, а потом имеет.

Я боялся поднять голову. Боялся, что увижу убитого Кирилла. Боялся, что посмотрю в глазок, а там будет он смотреть на меня. И улыбаться. Так мерзко, как может делать только он. Я простоял до вечера. Не знал, что происходило. Не желал знать. Но снова пошёл. Не смотрел в глазок, просто открыл дверь и увидел Кирилла на пороге.

Всё лицо в крови. На шее синели следы от удушья. Ногти на руках, кажется, стали чернее. На теле… я не понимал, были новые синяки или старые, всё отливало красным и фиолетовым, серым и жёлто-зелёным.

Я подошёл и смотрел сверху-вниз. Кирилл не двигался. Когда мне показалось, что он не дышит, я начал дышать усиленнее. Будто за двоих. И боялся я тоже за двоих, и сердце поэтому так громко билось.

Я поднёс руку к его носу и губам. Дыхание было. И это показалось каким-то благословением.

Я не думал, что он согласится, хоть и понимал, что такой вариант будет казаться чуть ли не самым разумным. Может, я хотел, чтобы он отговорил меня. Будто сам так рвался жить. Если для того, чтобы жить, нужно чьё-то мнение, то не особо, значит, хочется жить. Хотел бы жить, убил бы виновника всех проблем.

Труп спрятать бы не смог. Поэтому сел бы в тюрьму. И снова ступил бы на кривую дорожку. О жизни в обществе пришлось бы забыть, но тогда бы Кириллу помогли. Забрали в психушку, дали каких надо таблеток и привели в чувство.

Да, было бы хорошо, но также ничего из этого ему уже может не помочь. Да и кому поможет? Где вообще есть вероятность, что после такого он захочет жить? Разве он ещё хочет жить? А я… я просто сгину. Не вернусь. Я знаю. Я такой. Поэтому лучше хоть выбрать свою смерть, чем жалко существовать в иллюзии «жизни». Я не живу сейчас и там жить тоже не буду.

***

Кирилл ни о чём не спрашивал. Никак не показывал, что хочет что-то узнать. Ни о том, почему я так поступал, ни о том, что буду делать. Он только это принял. Будто доверял мне. Знал, что не подведу и всё закончу.

Если бы ещё хоть кто-то так верил мне, то, быть может, жизнь сложилась бы иначе. Даже родители мне никогда не доверяли. О карманных деньгах я только слышал, а если нужно было что-то купить, нужно было рассказывать, что и где, принести чек, сдачу, или идти с ними. Было тяжело у них что-то просить. Если им казалось, что я хочу то, без чего можно обойтись, какой-нибудь вкусняшки, игрушки, телефона поновее, то начинали меня стыдить. Словно так нельзя. Словно я не имею права хотеть того, что является нормой для других.

Они были скупердяями. Во всём. В деньгах, времени, любви, чувствах. Они тратили только то, что считали «уместным»: моё время, мои чувства и желания. У меня даже не было личного пространства. Ничего нельзя было прятать. Ничего нельзя было хотеть. Нельзя было быть с теми, кто что-то мог дать мне. Наверное, совсем не удивительно, что я подсел. Нашёл родительскую заначку и тягал понемногу деньги, пока ничего не осталось. Потом обменивал материнские украшения, которые хоть чего-то стоили. Потом ломался. А потом меня поймали на улице. Нашли наркотики и пошло-поехало. Я даже ту дозу не вколол. Пиздец как было обидно…

Я снова драл пальцы. Кровь упала на плиту.

Я потёр глаза и помешал кашу.

Овсянка на молоке. Я не знал, что сейчас Кирилл в состоянии съесть, поэтому приготовил самый простой вариант. Наложил в тарелку и сел к нему.

В последнее время он будто спал на ходу. Не реагировал на движения, не смотрел, не пытался что-то сказать. Приходилось трогать за плечо, тогда он смотрел. Поднимал голову и будто не понимал, что видит меня.

— Сейчас остынет немного. Попробуй поесть, — сказал я.

Не то чтобы он мог попробовать. Я буду совать ему в рот ложку и надеяться, что он сможет его закрыть. Прожевать и проглотить. Иногда не получалось даже этого.

— Слушай, раз мы всё равно… закончим, может, хочешь чего-нибудь?

Я посмотрел на Кирилла и вспомнил, что он не ответит. Я быстро забывал об этом. Мы ведь толком и не разговаривали никогда.

Я достал телефон и открыл заметки.

— Попробуй напечатать.