Гипобулия (СИ)

Смотрю на него, колени подгибаются. Всё куда-то стекает. Он смотрит на меня. Смотрит в глаза. Я смотрю в подъезд. Он смеётся. Его голос выходит из квартиры. Звучит снаружи и возвращается обратно.

— А, — выдавливаю из себя.

«Дверь» сказать сложно. «Закрыть» тоже. Не могу найти слово, которое мог бы сказать. Голова начинает трещать. Я снова смотрю на него. Теперь больно глазам. Их сжимает.

— Что с тобой? — спрашивает он. — Боишься, что услышат? — указывает на дверь.

Киваю.

— Блять, нашёл, чего бояться.

Хватает за футболку и бросает на пол. Ударяюсь головой. Всё тело откликается на столкновение. Каждый шрам и ушиб ноет. Меня трясёт. Я всхлипываю. Пытаюсь открыть глаза. Еле разжимаю веки. Смотрю на него. Дышать не получается. Рёбра трещат при вздохе.

Чувствую прохладу. Лежу на пороге. Под руками песчинки. Пыль. Грязь. Вижу лестницу. Дверь Сёминой квартиры.

Пытаюсь опереться на руки. Встать. Он бьёт ногой в спину. Я на месте. А он продолжает давить. Органы съёживаются. Кожа рвётся.

Не хочу быть здесь. Где угодно, но не здесь.

— Надо показать это Семёну, пока не уехал.

Откуда он знает?..

Не успеваю продолжить вопрос, как получаю кулаком по лицу. Он бьёт. Неистово. Бешено. Прекращает, когда считает нужным. Когда я не могу дышать через нос. Когда глаза заплывают, и я ничего не вижу. Когда он расстёгивает штаны и достаёт член.

Откидывает мою голову и сует в рот. Мешает дышать. Больше я ничего не чувствую. Он, наверно, тоже. Поэтому достаёт и стягивает с меня трусы. Хватает за шею и душит. Я не сопротивляюсь. Как обычно. Лежу и еле двигаюсь. Даже не могу брыкаться. Хочу. Но не получается. Жарко. Душно. Не хватает воздуха. Не получается вдохнуть. Сердце разрывается. Живот перекручивает.

Почему так вышло? Когда? Откуда всё началось?

С влюблённости? Я на грани сознания. Уважения. Восхищения.

Чувствую его в себе.

***

С матерью у меня отношения не строились. Я забыл об этом. Она часто была недовольна. Поэтому я подстраивался под неё. Чтобы она не злилась. Не обзывала меня. Не поднимала руки. Это началось с детства. И так продолжалось. Пока я был хорошим. Слушал её. Делал, как велела она, она оставалась спокойной. Иногда взрывалась. Но быстро отходила. Потом в её жизни появился он. Всё своё внимание она переключила на него. Обо мне не вспоминала. Но вспоминал он. Говорил со мной. Слушал меня. Поддерживал. Жалел. Говорил, что так быть не должно. Не я должен подстраиваться. Мать – взрослый человек, и это она должна думать о том, как подстроиться под своего сына. До него мне подобного никто не говорил. Его слова трогали. Я хотел доверять ему. И доверился. Думал, что нахожусь рядом с хорошим человеком. Иногда он забирал меня. Мы где-то гуляли, о чём-то говорили, он чем-то угощал меня, что-то покупал. Я думал, что всё было хорошо.

Потом, когда мы были одни, он захотел, чтобы я помог ему расслабиться так же, как он помог мне. Нужно было просто потрогать его. Он взял мою руку и положил на свой пах. Я испугался. Замер. Не мог пошевелиться. Я думал, что всё было хорошо, но это было не так. Он говорил, что, если я хочу, чтобы он помогал мне, я должен сделать для него что-то взамен. Я не хотел, но сделал. Терпел и молчал. Он кончил мне в руку. Похвалил меня и сказал, что потом придёт ещё. И он приходил. Дальше этого мы зашли уже после того, как я съехал от матери. Он предложил пожить в его квартире. Мне не нужно ни о чём беспокоиться. Я согласился, но беспокоился. И беспокоился не зря. Тогда я в первый раз протестовал в открытую. Говорил, что не хочу, что мне страшно, что я не буду ничего делать. Тогда он избил меня. Сказал, что я обязан ему.

Когда я понял, что надо бежать, я уже не мог.

И чем лучше я понимал своё положение, тем болезненнее становилось. Я знал, что мне нужно, но не мог ничего сделать. Когда в слезах позвонил матери, сказал, что хочу вернуться, хочу, чтобы она послушала меня, она сказала, что я не ценю того, что для меня делает её жених, что я только беру и не могу даже поблагодарить взамен. Что я неблагодарная тряпка и ничего нестоящий сын. После этого я не брал телефон в руки.

Постепенно становилось хуже. Это состояние настолько углубилось во мне, что я не заметил, как сам стал им. Как не могу ходить. Говорить. Как любая деятельность кажется чем-то безумно тяжёлым и невыносимым. Как мысли стали вязкими, а воспоминания труднодоступными. Как я свыкся с этим и ничего не пытался изменить.

Я открываю глаза. У себя в комнате. Вижу белую плитку. Поворачиваю голову. Сёма сидит рядом. Спина согнута. Локти на коленях, ладони на лице.

Я еле протягиваю руку. Боюсь напугать. Но пугаю. Сёма дёргается и смотрит на меня.

Глаза замученные. На губах следы от зубов. Кожа у ногтей в крови.

— Привет, — говорит Сёма. Тянет улыбку. Но тут же обрывает её, опуская голову. — Прости, — повторяет он и закрывает лицо рукой, — правда, прости…

Ему не за что извиняться. Хочу сказать ему это. Но только тянусь рукой. Касаюсь плеча. Хочу взять его. Удержать. Показать то, что хочу сказать.