Гипобулия (СИ)

Наверное, как чёрт, доволен собой. Такие как он не мучаются от стыда и совести. Потому такие как он и существуют.

Я снова обдёргал пальцы.

Позвонить ему и сообщить, что я съеду, после нашей внезапной стычки, сложнее, чем сказать Кириллу.

Если я такой удобный, он, правда, меня отпустит? Не будет угрожать? Если бы он мне показал эти сфабрикованные данные о наркотиках, я бы заткнулся ещё на месяца три. Потому что, если это снова произойдёт, родители выльют на меня ещё больше помоев, чем в прошлый раз. Отец и так вечно кряхтит: не подсел ли я, почему уехал, хочу снова загреметь в психушку и тюрьму? Хочу быть позором для родителей? Хочу сдохнуть от передоза?

Если бы он мог заткнуть моих родителей, я бы, наверное, беспрекословно стелился перед каждым его словом. Но, если бы он пообещал мне наркотики, то… даже смешно думать, я бы сам предложил себя на блюдечке и разрешил делать с собой всё, что захочет.

Я заржал. До остервенения громко.

Я бы так и сделал. Это понятно. Даже не сомневаюсь. Настолько всё со мной дерьмово.

Я пошёл в туалет. Блевать.

***

О наркотиках никто не заикнулся, моё решение приняли радушно и пожелали «всего доброго». Я начал готовиться к отъезду. Большая часть подготовки состояла в том, чтобы не оставить Кирилла совсем без рук. Я знал, сколько проблем исходит от того, что он «не может», но, когда он может, ему не хватает сил. Готовить – слишком сложно, значит, про запас нужно иметь такую еду, которую для приготовления достаточно засунуть в микроволновку. На пальцах я, действительно, объяснял это Кириллу, а он только кивал.

Многого от него никто не требует. Всё, что нужно, уже есть. Только ему самому нужно научиться этим пользоваться. Я показал все таблетки и мази, которые купил, объяснил, для чего они нужны. Но, есть возможность, что Кирилл забудет, поэтому я делаю себе памятку о том, что нужно сделать краткую заметку. Я говорил, что важно каждое действие, которое он в состоянии сделать, потом получится сделать больше, нужно не забывать подбадривать себя, вначале достаточно думать, что «я молодец». Я повторял слова из видео про депрессию и надеялся, что это хоть как-то поможет Кириллу.

Иногда не получалось заходить после работы, как обещал. Я был настолько обессилен, что сразу засыпал. Сам забывал есть, умываться или сходить в туалет. Это всё вылетало из головы.

Прошла неделя. Казалось, что две работы я не потяну. Выдрали в единственный выходной. Я хотел злиться, но слишком устал. Когда вернулся к себе, ноги не держали. Отрубился на пару часов, потом вспомнил, что надо зайти к Кириллу.

Дверь его квартиры была приоткрыта.

Я замер и прислушался.

Было тихо.

Если она не закрыта, значит, он приходил.

Я прикладываю усилие и толкаю дверь.

В прихожей темно, но света из подъезда достаточно, чтобы разглядеть пол. На нём валяется смятая ткань и ножницы. На ножницах кровь. Ещё кровь есть на полу.

Её слишком много.

Я задерживаю дыхание и хочу закрыть дверь. Не хочу сегодня заходить. Не хочу сегодня в это впутываться.

Я сжимаю зубы и крепче сжимаю ручку двери. Всего-то и надо закрыть.

Я делаю шаг назад, но из квартиры слышу стон.

— Ки… — я закрываю рот рукой.

Привычка.

Он услышал? Или спит? Если услышал, то мне нельзя уходить.

О чём я только думаю? Я уже решил бросить его. Что, не могу бросить сейчас, пока ещё живу рядом? Только могу убежать под предлогом нового местожительства, а вот чтобы сказать ему, как есть, – кишка тонка.

Включаю свет и закрываю дверь. Пара капель есть на кухне, но самого Кирилла там нет. Нахожу его на кровати в своей комнате. Вроде бы спит.

Не решаюсь подойти. Стою в дверном проёме и смотрю на него. Лежит лицом к стене. В одних трусах.

Сегодня у него хватило сил добраться до кровати.

Это хорошо?

Учитывая то, что произошло перед этим, нет. Он так и под кран полез.

Всё-таки подхожу к нему.

— Кирилл, — говорю шёпотом, чтобы не разбудить.

Надеюсь, что он спит. Что я могу уйти, не ввязываясь в лишнюю работу. Надеюсь… всё в порядке. Настолько, насколько может быть.

Меня трясёт.

— Кирилл, — настоятельно повторяю.

Я же так его разбужу.

Он двигается. Голова поворачивается ко мне.

— Сём? — я вижу, что он щуриться. Пытается увидеть в темноте.

— Я включу свет? А то ничего не видно.

Кирилл не двигается. Только тогда я замечаю, что он прижимает руки к груди.

— Не, — давит он, а я перебиваю:

— Я всё-таки включу.

В такие моменты сложно разобраться, почему я действую именно так. Я же не хочу в это ввязываться, хочу быть как можно дальше, но делаю всё для того, чтобы хоть как-то помочь Кириллу.

Сам не понимаю, почему так делаю.

Свет загорается, а Кирилл вжимается в пространство между кроватью и стенкой.

— Что случилось? — на серьёзных щах спрашиваю, будто не знаю.

Но на самом деле я не знаю, что случилось в мелочах. И рад этому.

Кирилл еле цепляется за руку пальцами. Мне ничего не стоит силой развернуть его к себе, но я только подхожу и говорю:

— Кирилл. Я не смогу помочь, если не узнаю.

Кирилл только жмётся сильнее, и я наконец-то вижу рядом с подушкой пластыри. На полу валяется коробка, перекись и бинт.