Гитлер и Габсбурги

С этого момента вопросы начала задавать уже она. Герцогиня поинтересовалась у Геринга, как ей растить пятерых мальчиков, которые все родились от немецкой матери, отец которых арестован без предъявления обвинений, которых лишили дома и всего имущества? Горячий спор длился больше часа. В конце этого словесного противоборства он сказал ей: «Выше голову, немецкая женщина. Пишите свои письма, и все будет хорошо»[689].

У Элизабет Гогенберг было такое чувство, будто она, не моргая, посмотрела в лицо самому дьяволу. Ее муж и зять оставались в Дахау. Но герцогиню уведомили, что она может вернуться в замок Артштеттен. Отец помог деньгами, и она с пятью детьми сняла небольшое помещение в собственном доме[690].

Когда она убедилась, что учитель местной школы был ярым нацистом, то отослала в Вюртемберг к своим родителям двоих старших сыновей: одиннадцатилетнего Франца и десятилетнего Георга. Элизабет чувствовала, что в Германии подозрений и наблюдения будет меньше, а значит, там им будет безопаснее. В австрийских школах нацисты пропагандировали расизм гораздо назойливее, чем в сельской Германии. В сельской школе Вюртемберга нацистские учителя, ученики и пропаганда были куда менее активными. Кроме того, в большом хозяйстве становилось на два рта меньше; но больше всего она хотела, чтобы мальчики оказались под благотворным влиянием деда[691].

Никого в Вюртемберге не уважали так, как отца Элизабет Гогенберг – принца Максимилиана IV Вальдбурга, который и не думал скрывать своего презрения к Адольфу Гитлеру. В его замке, расположенном на одном из самых высоких холмов города, можно было без всяких помех слушать швейцарское радио и узнавать о том, что творится в Германии. Хозяин был глуховат, поэтому включал приемник на всю мощь, так что в курсе последних событий была и вся округа. Но принца так любили, что никто, даже гестапо, не отваживался попросить его сделать радио потише[692].

Элизабет ввязывалась не во всякую схватку. Как только она вернулась в Артштеттен, ей стали настойчиво предлагать вступить в местную женскую нацистскую организацию. Она упорно отказывалась, но к ней заходили с другой стороны: бродячие торговцы стучались в дверь и настырно навязывали бюсты Гитлера и Геринга; покупая их, человек доказывал свою лояльность к Германскому рейху. Чтобы отделаться, жена Макса однажды согласилась купить два маленьких бюста. Перед тем как спрятать их с глаз долой, она заметила, что бюсты полые, а Геринг был изображен без монокля, который он крутил во время их беседы в отеле «Империал». Продавцы нацистской символики, однако, не оставляли ее в покое, и тогда она написала на них жалобу. Герцогиня Гогенберг оказалась, наверное, единственным человеком в Австрии, у которого хватило на это смелости, но все получилось. Больше к ней никто не приходил[693].

Сначала она говорила младшим сыновьям, что папа уехал далеко-далеко, потом – что они вместе с дядей находятся в немецком лагере. Узники Дахау каждые две недели могли отправлять домой открытки. Цензура так тщательно проверяла их, что мальчики и не догадывались, откуда им пишут.

После аншлюса под стражу были заключены двадцать тысяч австрийцев. Наиболее «опасных» отправили в Дахау. Маркс и Эрнст стяжали своеобразную славу: они оказались там первыми «преступниками» – австрийцами[694]. Через четыре дня к ним присоединились сто пятьдесят три земляка. В мае прибыли еще сто двадцать человек[695]. Австрийцы содержались отдельно от других заключенных, но обращались с ними так же жестоко.

Журналист, бывший узник Дахау, писал потом: «Среди них было два посла, три министра, один государственный секретарь, один старший судья, один государственный обвинитель, мэр Вены, один генерал, один полковник, три майора, два университетских профессора, несколько высших полицейских чинов, два известных в Вене юриста, множество знаменитых журналистов и писателей»[696]. Еще один выживший вспоминал: «Глядя на них, было чуть ли не стыдно осознавать, что сам ты свободен»[697].

Только через несколько лет семья Макса и Эрнста узнала (и не от них самих, а от других), каким ужасом стал для них Дахау. Охранники с хлыстами из бычьей кожи, с нашивками в виде черепа и перекрещенных костей издевательски обращались к ним «Ваши императорские величества»[698]. Братьев сфотографировали, сняли с них одежду, голыми отправили к цирюльнику, обрили головы и усы, поставили под ледяной душ и выдали полосатые лагерные робы и деревянные башмаки. Дальше они заполнили анкеты с вопросами о возрасте, дате рождения, вероисповедании, роде занятий, родителях, если они живы. Особенно интересовало охранников, где, когда и как умерли их отец и мать[699].