Гитлер и Габсбурги

Как ужасно, фантасмагорично, невероятно, что здесь нам придется рыть окопы и примерять противогазы из-за ссоры в далекой стране, о которой мы решительно ничего не знаем.

Британский премьер-министр Невилл Чемберлен о Чехословакии

София Ностиц-Ринек не теряла веры ни в себя, ни в то, чем она занималась. Узнав, что братьев отправили в Дахау, она тут же решила, что возьмет на себя переговоры с Генрихом Гиммлером об их освобождении[711]. Как и ее габсбургская бабушка, она твердо верила в силу прямой личной дипломатии. Чехословацкие, австрийские и немецкие друзья пришли в ужас. Все притихли, опасаясь длинных рук нацистов[712].

Не испугалась только старая, преданная ей горничная. У этой горничной была подруга, служившая в семействе Гиммлеров; она-то и попробовала свести чешскую графиню и немецкого нациста, но для встречи не нашлось ни места, ни времени[713]. Тогда графиня решила отправиться в Берлин, в штаб-квартиру гестапо. Она ехала одна.

Ехать из Чехословакии в столицу нацистов тогда было опасно, особенно если твои братья томились в Дахау. Гитлер чуть ли не каждый день все сильнее грозил пражскому правительству, а адрес, нужный Софии, – Принц-Альбрехтштрассе, 8, – был самым страшным во всем Берлине[714].

Штаб-квартира службы безопасности рейха занимала целый квартал. В подвале проводились допросы и пытки. На этажах расположились ведомства, отвечавшие за Дахау и другие концентрационные лагеря. С самого верха бывшего музея и школы искусств на город мрачно взирала канцелярия Генриха Гиммлера, а рядом расположился его помощник Рейнхард Гейдрих.

Почти все жители нацистской Германии в 1938 г. старались быть как можно незаметнее. Но только не графиня Ностиц-Ринек[715]. Она ходила и ходила на Принц-Альбрехтштрассе, 8, добиваясь приема у Гиммлера, Гейдриха или их заместителей. Безупречно одетая, всегда точная чешская графиня стала завсегдатаем в вестибюле штаб-квартиры. Секретарши, охранники и даже младшие офицеры гестапо сочувственно шептали: «Приходите завтра», «Ну, может быть, послезавтра». Гиммлер и его непосредственные подчиненные старательно избегали ее[716].

Заканчивалось время, когда гражданин Чехословакии мог свободно въехать в нацистскую Германию[717]. В сентябре Адольф Гитлер дал интервью London Daily Mail и откровенно рассказал о своих взглядах на расы и будущее этой республики[718]. Осенью того же года американский дипломат Джордж Кеннан прибыл в Прагу и записал:

Прага просто не могла быть краше, чем в том сентябре, когда ее безопасность повисла на тончайшем волоске. Барочные башни – нереальные, эфемерные – мирно парили в ярко-синем осеннем небе, по которому медленно плыли редкие облачка… И очень редко, а может, и совсем никогда сказочный облик этого города так не походил на музей, никогда не был так далек от суровой действительности, как в те странные дни[719].

Президент Эдуард Бенеш вверил судьбу своей страны военному союзу с Францией, совершенно по-детски уповал на Англию и ничуть не сомневался, что Советский Союз Иосифа Сталина не бросит Чехословакию в беде. Он ошибся и в первом, и во втором, и в третьем случае[720]. Британский премьер-министр Невилл Чемберлен встретился с Гитлером в Берхтесгадене, и там они предрешили будущее страны, даже не пригласив ее на переговоры. Стремление британца к миру любой ценой было столь же откровенным, как изображение лежащей обнаженной женщины на картине итальянского Возрождения, висевшей на стене позади участников. Очевидец писал: «Это несколько походило на сцену из “Алисы в Стране чудес”: пили чай, как ненормальные, сидя за круглым столом в комнате с огромным окном, обращенным в сторону Австрии»[721]. Так Чехословакию и предали – между итальянской обнаженной с одной стороны и Австрией – с другой. Единственной реакцией на свидание в Берхтесгадене была редакционная карикатура в Washington Post: скелет пальцем переводил стрелку часов с 1938 года обратно в 1914-й[722].

Вечером 21 сентября 1938 г. громкоговорители известили всю Прагу, что Франция и Англия согласились на раздел Чехословацкой республики. Большая часть военных заводов, почти вся промышленная база, треть граждан и земельных угодий отходили к гитлеровской Германии. Сообщение заканчивалось словами: «Такого еще не бывало в истории. Друзья и союзники навязали нам условия, какие обычно диктуют поверженному врагу»[723].