Гитлер и Габсбурги

Вскоре Артштеттен сделался популярным среди офицеров, партийных деятелей и даже рядовых советских солдат, которым было любопытно увидеть место, где когда-то жил эрцгерцог Франц-Фердинанд. Элизабет поневоле заделалась экскурсоводом. Она рассказывала о симпатиях эрцгерцога к России, о его стремлении к миру, о семейных историях, связанных с картинами, которые еще сохранились в замке[919].

Один портрет никогда никому не показывали. Он неприметно висел в самом дальнем углу коридора, по которому почти никто не ходил. Это было изображение Александры, последней российской императрицы, супруги Николая II, императора и самодержца всероссийского. Когда в 1902 г. Франц-Фердинанд был с визитом в Санкт-Петербурге, Николай показал ему несколько портретов жены и спросил, какой из них понравился ему больше. Именно его император и подарил эрцгерцогу при расставании[920].

Как-то раз по коридору проходил советский офицер, увидел запылившийся портрет и спросил, откуда он здесь. Элизабет попробовала было ответить, что это полузабытая эрцгерцогиня Габсбург, но офицер нахмурился и сердито возразил: «Какая еще эрцгерцогиня! Советский офицер узнает российскую императрицу!» Свои слова он сопроводил иронической улыбкой. Помня о том, что сама царица, вся ее семья и почти вся аристократия страны были убиты в годы большевистской революции, герцогиня не мешкая спрятала портрет на чердаке. Все десять лет, пока Австрия находилась под советским контролем, он не видел дневного света[921].

У советских солдат и офицеров был и другой повод заглянуть в Артштеттен: они могли поиграть с детьми Гогенбергов. Они с удовольствием сажали младших на плечи, заучивали немецкие слова, учили детей русским выражениям. Многие признавались, что тоскуют по своим оставшимся дома сыновьям и дочерям[922].

Отношения сложились вполне дружеские, но советские оккупационные власти не могли победить голод, недоедание и истощение, которые, как и предсказывал Черчилль, неизбежно наступили после войны[923]. Разрушенные фермы, суровые зимы, летние засухи, неурожаи зерновых уменьшили запасы производства продуктов питания до уровня, небывалого с лета убийства Франца-Фердинанда. Некоторые говорили, что это – прощальный подарок Гитлера[924].

Голод был вечным спутником Артштеттена. Элизабет Гогенберг подавала личный пример и не жаловалась ни на недостаток еды, ни на ее однообразие. Только через много лет она открыла свои истинные чувства. Когда на стол ставили определенные блюда, она улыбалась и вежливо, но твердо произносила: «Благодарю вас. Я больше этого не хочу!» До конца жизни она не отступила от своего «черного списка» жалких послевоенных ухищрений кулинарии[925].

Стук в дверь, раздавшийся однажды в Артштеттене, разрешил загадку Дахау. Стучал тот самый цыганенок, теперь уже молодой человек, которого Макс прятал от охранника в ящике для инструментов. Он появился вместе со всей семьей и за спасение своей жизни привез Максу большого гуся. Сказав несколько слов, цыган с семейством быстро исчез, но неожиданный подарок стал для Гогенбергов настоящим деликатесом; так хорошо они не ели с довоенных времен[926].

Австрийский консул в Карлсбаде наконец разрешил Софии с семьей вернуться под ответственность Максимилиана. К ее удивлению, брат стал старостой деревни Артштеттен. Советская администрация назначила именно его, потому что он, один из немногих австрийцев, не сотрудничал с нацистами. Со временем его бы переизбрали сами жители, но советские военные и гражданские власти держали ситуацию под строгим контролем[927]. София и Фриц воспользовались тем, что оказались в советской зоне оккупации Германии, и попросили помощи в розысках Эрвина. Обещаний было множество, но их сын был всего лишь одним из миллионов. Даже Сталин не знал точно, где, сколько и каких заключенных содержалось в исправительно-трудовых лагерях.

Леопольд Фигль, который вместе с Максом и Эрнстом был узником Дахау, стал теперь канцлером Австрии. Пользуясь своим влиянием, он делал попытки найти и освободить Эрвина, но не сумел преодолеть бюрократические лабиринты сталинских тюрем. Никто не знал наверняка, жив Эрвин или мертв. София и Фриц молились, писали письма, кидались к каждому, кто мог хоть что-нибудь сообщить. Ничего не получалось, но они не теряли надежды[928].

Одна семья все-таки воссоединилась, когда Эрнст, Мэйзи и два их сына вернулись в Артштеттен. Почти никто не плакал, а вот смеха было много. Пробыв пять лет в заключении, Эрнст сумел сохранить остроту ума. Он выглядел глубоким стариком, здоровье его так и не поправилось, но он находил в себе силы шутить над своим хилым телом и поддразнивать всех окружающих.

Мэйзи в душе горевала о времени, которое нельзя уже было наверстать, но вся семья радовалась, что собралась теперь вместе[929]. Через шестьдесят лет после воссоединения Гогенбергов Герхард, младший сын Максимилиана и Элизабет, вспоминал: