7 июля 1924 г. Геббельс записал в своем дневнике, что большевизм является «по своей сути здравым делом»[2008], а несколькими неделями спустя он написал, что нельзя «ставить коммунистам в вину то, что они ненавидят буржуазию, как чуму»[2009]. После разговора с неким коммунистом Геббельс 14 ноября 1925 года резюмировал, что «он был почти единодушен с ним»[2010], и 31 января 1926 г. он пожаловался: «Я нахожу кошмарным, что коммунисты и мы колотим друг другу по головам»[2011]. В свой ранний период Геббельс даже заявил: «Я немецкий коммунист»[2012]. Что касается отношения Геббельса к большевистскому Советскому Союзу, то оно отнюдь не было пронизано страхом. Как и другие сторонники левого крыла нацистской партии, он выступал за союзничество с Советской Россией против капиталистических государств. 30 июля 1924 г. он записывает в своем дневнике: «Западные державы уже коррумпированы. Наши правящие круги устремлены на Запад, потому что западные державы являются классическими государствами либерализма. А при либерализме хорошо живется тому, у кого есть (либо деньги и связи, либо обязательно бесцеремонность и бессовестность). С Востока приходит новая государственная идея индивидуальной связанности и ответственного повиновения по отношению к государству. Ну вот это господам либералам и не нравится. Отсюда и устремление на запад»[2013].
Хотя именно анализ идеологии «левых» национал-социалистов показывает, что не следует односторонне и обобщающе выставлять антибольшевизм в качестве центрального мотива «всех» национал-социалистов, тем не менее все же в отношении многих деятелей, ставших позднее нацистскими фюрерами и которых
Конечно же, внутри НСДАП были также и силы, для которых антибольшевизм был важным мотивом, как, например, Альфред Розенберг[2017] или Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер, которых упоминает Нольте[2018]. Насущная необходимость биографических аспектов исследований нацистского периода по-прежнему заключается в том, чтобы реконструировать и тщательно взвесить оценку тех мотивов, которые привели в партию Гитлера тех, кто позднее вошел в число нацистских фюреров. Антисемитские предрассудки сыграли свою роль — правда, в довольно различных формах, — но еще более весомым представляется, что многие грезили о том, чтобы «обручить» национализм с социализмом. Довольно односторонне подчеркнутый Нольте негативный мотив, страх перед угрозой коммунистической революции, не играл решающей роли ни для Гитлера, ни — насколько мы можем судить по сегодняшнему уровню научных исследований — для других нацистских фюреров. Более важным это было, пожалуй, для тех буржуазных сил, которые входили в союз с национал-социалистами. Им-то на деле хотелось видеть в национал-социализме охранительный отряд от большевизма, который они могли бы использовать в своих собственных целях. Однако следует четко проводить различие между ожиданиями буржуазных союзников и намерениями национал-социалистов. То, что это не было сделано в необходимой степени, является слабым местом как коммунистической теории фашизма, так и интерпретации Эрнста Нольте.
С другой стороны, вполне справедливо замечание Нольте о том, что в научных исследованиях перспективе взаимосвязи между национал-социализмом и коммунизмом в Веймарской республике до сих пор не уделялось должного внимания[2019]. Если бы удалось устранить односторонность интерпретации Нольте и в большей степени интегрировать перспективу взаимоотношений национал-социализма и коммунизма в исследования Веймарской республики и национал-социализма, то тогда это вполне могло бы пойти на пользу исследованиям в области новейшей истории.