Но если Мюнхенские соглашения сделали невозможным мятеж гитлеровских офицеров до начала Второй мировой войны, то посол Уилсон – так же, как Чемберлен в Британии и Даладье во Франции, подписавшие печально известное соглашение, – полагал случившееся очень здравым решением. В своем письме секретарю Халлу, которое он написал вскоре после этих событий и отчего-то не отослал, Уилсон говорит о контрасте между «внезапной вспышкой радости, облегчения и надежды на будущее», которое вызвали в Западной Европе Мюнхенские соглашения – и «довольно неодобрительными отзывами о них в нашей прессе».
Он вполне недвусмысленно показывал, какое из этих мнений он считает более правильным. Как он писал, британцы и французы «вероятно, глубже и лучше понимают проблемы Европы, чем живущие вдали американцы… легко быть догматичным в своих суждениях, когда между нами и врагом простирается огромное море». Согласно Биму, Уилсон писал «своему британскому коллеге» – предположительно, послу Британии в Берлине – о том, какую «хорошую работу» он проделал, помогая заключить Мюнхенские соглашения. Рузвельт также сказал нечто очень похожее, когда поздравлял Чемберлена с «мирными» договоренностями. Но в Вашингтоне постепенно начинали осознавать, что цена такого пакта оказалась крайне высока. Джей Пьерпонт Моффэт, глава отдела по Европейским делам в Государственном департаменте, отметил в своем дневнике 28 сентября: «Я думаю, что шансы сохранить мир значительно увеличились, но мне тоже трудно понять, как все это осуществить, кроме как за счет Чехословакии».
В октябре Бим отправился в отпуск и побывал в США, где обнаружил, что настроения в Вашингтоне «разительно отличаются» от того, что было типично в дипломатических кругах Берлина. «В целом там были очень недовольны захватом Австрии, что лишь усугублялось новыми бедами живших там евреев, а также явно подготовленным и не встретившим сопротивления захватом нацистами Чехословакии», – вспоминал он. На одном совещании, на котором присутствовали он и Халл, последний «выразил свое раздражение, озвучив библейские предсказания бедствий для Европы».
Не только в самой Америке можно было встретить подобные взгляды. Они бытовали и среди американцев, живших в Германии, из которых отдельно можно отметить Ширера, вернувшегося в Берлин, когда Гитлер уже подталкивал Европу к самому краю пропасти. 26 сентября, когда диктатор Гитлер излагал свои требования в торжественной речи, Ширер сидел на балконе наверху. Он сделал такую запись в своем дневнике: «У него все тот же нервный тик. Во время своей речи он все время дергал плечом, при этом противоположная нога ниже колена тоже дрыгалась. Это не было видно зрителям, но с моего места – видно». Ширер добавил, что «впервые за все годы, когда я за ним наблюдал, он словно полностью потерял контроль над собой».
Ширер все это время надеялся, что чехи будут сопротивляться, пусть даже британцы и французы отговаривают их от этого. «Если они станут бороться, то начнется война в Европе – а её Гитлер не сможет выиграть», – записал он у себя в дневнике 19 сентября. Когда же соглашения были подписаны, Ширера привели в ужас радостные высказывания по поводу наступившего мира – «странные разговоры на больном, впавшем в упадок континенте», писал он. Он отметил и перемены в физическом состоянии немецкого лидера. «Гитлер сегодня в два часа ночи выглядит совсем иначе. Что за походка! Никакого тика».
Ширер понимал, что Гитлеру позволили добиться победы, которая вовсе не обеспечит «мир для нашего века», как гласят знаменитые слова Чемберлена, – напротив, она приведет к ужасающим последствиям. Была у него и еще одна причина для дурного настроения: Макс Джордан из NBC выпустил в эфир текст Мюнхенских соглашений на час раньше, чем Ширер. Как он сам выразился, для сотрудника CBS это было «одно из худших поражений в жизни».
В 1938 г. в гитлеровской Германии побывал еще один любопытный молодой американец, Ангус Тьюрмер. Когда он закончил университет в Иллинойсе, его отец предложил ему провести шесть месяцев, изучая немецкий в Берлине, а затем еще шесть месяцев – изучая французский в Париже. «Он обеспечил мне дополнительный год в колледже», – вспоминал Тьюрмер почти семьдесят лет спустя об этом изменившем его жизнь путешествии. Но он не отправился во Францию, а остался в Германии, где не только учил язык, но и брал подработки у американских корреспондентов. Вскоре он устроился в