Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

Джозеф Харш, репортер Christian Science Monitor, в октябре 1939 г. находился в Риме, когда ему пришла лаконичная телеграмма от его бостонского издателя: «Срочно отправляйтесь в Берлин». Тогда это было еще невероятно просто сделать. Харш отправился в посольство Германии за визой, получил её за три дня, а консьерж в отеле взял ему билет в спальный вагон до Берлина. Он сел в поезд вечером и приехал на следующее утро. Попал он в столицу страны, ввергнувшей континент в новую войну, – но единственной «ненормальностью» в происходящем, как сардонически выражался Харш, было то, что, когда он сошел с поезда на вокзале Фридрихштрассе, рядом не нашлось носильщика, чтобы помочь с багажом. Он решил проблему, оставив вещи на станции, а затем остановившись в отеле «Континенталь» и послав за своими вещами носильщика из отеля. Встретившись с Ширером и другими американскими коллегами, он вскоре перебрался в более элегантный отель «Адлон», заняв комнату в заднем крыле с видом на сад Йозефа Геббельса, чье Министерство пропаганды находилось всего в квартале от того места. Харш часто видел, что в саду играют дети. Вся обстановка приезда Харша была обманчиво-благополучной. Наблюдение, на которое обращала внимание Шульц и другие опытные журналисты, было не слишком очевидно новичку вроде него, но он быстро обратил внимание, что немцы стараются сделать его пребывание в стране комфортным. Ему выдали продуктовую карточку «занятого на тяжелой работе», ему разрешили ввозить дополнительные продукты – яйца, ветчину, масло, сыр – из Дании. «Я был американским корреспондентом в тот период, когда политика Германии требовала как можно дольше не давать США вступить в войну – и я вел привилегированную жизнь».

Харш носил на лацкане маленький американский флаг, который, как он надеялся, при общении с немцами снимал все сомнения относительного того, кто он. Ему было приятно, что большинство все еще готово свободно говорить с американскими журналистами, так что он может отправляться куда угодно и собирать материалы. Немецкие чиновники также не были склонны отмалчиваться, даже когда речь шла о таких темах, как концентрационные лагеря для политических заключенных и евреев. Оглядываясь на тот период в своей автобиографии, которую написал на склоне лет, Харш замечал: «Выражение “концентрационный лагерь” тогда еще не имело своих сегодняшних зловещих коннотаций… В наличии в Германии специальных лагерей для интернирования не было ничего необычного, что привлекло бы внимание американских корреспондентов в Берлине в 1939 и 1940 гг.».

У Харша возникли проблемы с чиновниками, только когда он начал делать отдельные радиоэфиры для CBS, подменяя Ширера, если тот уезжал из города. Правила для радиоведущих были куда строже, чем для любых представителей печати. Как заметил Харш, все сценарии передач должны были получать одобрение группы цензоров, среди которых были по одному представителю от Министерства иностранных дел, Министерства пропаганды и военного командования. Отдельный цензор также тщательно следил за следованием сценарию в эфире и мог мгновенно выключить вещание, если от сценария отклонялись.

Как ни странно, ощущение опасности нередко оказывалось слабее, чем когда-то у американских корреспондентов вроде Эдгара Моурера, который когда-то писал о приходе нацистов к власти. Ричард Хоттелет, недавний выпускник Бруклинского колледжа, ставший агрессивным репортером United Press в Берлине, проявил решительность и сел в поезд, полный польских евреев, которых изгоняли теперь с территории Германии. Хотя он обнаружил, что условия в вагонах третьего класса «совершенно ужасны, просто подавляют», они все еще были неплохими по сравнению с позднейшими вагонами для скота, которые стали применяться для депортации вскоре после этого. Хоттелет не беспокоился о собственной безопасности, собирая таким образом материалы. «Я был американцем, я работал на американскую организацию, я не чувствовал никакой угрозы для себя, – заявлял он. – Я знал, что ситуация странная, но не опасная». Позже Хоттелет даже побывает в камере немецкой тюрьмы, но он все равно даже семьдесят лет спустя четко помнил это давнее чувство неуязвимости.

Конфликт, начатый Гитлером, быстро скис до стадии «странной войны», когда немцы весной 1940 г. использовали время для новых нападений, а французы тихо сидели за своей линией Мажино. 10 октября 1939 г. Ширер отправился в Женеву, и когда его поезд переезжал через Рейн, он увидел французских и немецких солдат, строивших укрепления каждый на своей стороне. «Армии словно соблюдали перемирие, – отметил он в дневнике. – Они занимались каждый своим делом на глазах у противника и в пределах его досягаемости… Диковинная война».