Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

Позже Лохнер отмечал, что это было типичным примером поверхностности Шлейхера – принять обычное рождественское затишье за признак лучших времен. Слухи о новых разногласиях внутри нацистского движения в сочетании со снижением его поддержки на выборах 6 ноября способствовали поддержанию подобных иллюзий. Американский посол Сэкетт был больше озабочен тем, что оказавшиеся на третьем месте коммунисты увеличат количество своих мест в рейхстаге, поскольку крайние левые казались ему куда опаснее крайних правых. Он утверждал, что для борьбы с коммунистической угрозой «в данный момент очень важно иметь сильное централизованное правительство, более-менее милитаристское». Хотя Сэкетт предупреждал Вашингтон, что Гитлер явно вознамерился «править в одиночку» и что «они с Геббельсом» отлично умеют направлять события в соответствии со своими желаниям и целями», он все же несколько пренебрежительно относился к нацистскому лидеру, называя его «одним из величайших шоуменов со времен Ф. Т. Барнума».

Авраам Плоткин, американский еврейский профсоюзный деятель, прибывший в Берлин в ноябре, продолжал ходить на политические мероприятия в надежде разобраться, что же представляют собой нацисты. Он видел второе выступление Геббельса в начале января. Нацистский пропагандист поначалу не вызвал особого энтузиазма, но потом завел толпу, обвинив евреев в убийстве одного из молодых нацистов. Плоткин в тот день отметил в своем дневнике, что все это крайне похоже на ку-клукс-клан у него на родине. Как он писал, в середине 1920-х эта организация была на подъеме, оказывала влияние на власти нескольких штатов, но потом это движение резко ослабло политически. «Мне сообщали, что в Германии свалить гитлеровцев окажется куда сложнее, но меня беспокоит то, что любое движение, держащееся на таких интенсивных эмоциях, должно быстро набирать силу, иначе его фундамент из ненависти и переживаний просто рассыплется».

На следующий день Плоткин вернулся к той же теме. «Собрания нацистов проходят без огонька, словно они чувствуют, что проиграли». Но он добавил также предупреждение: «Единственное, что настораживает – количество политических по сути убийств». Три дня спустя он побывал на еще одном собрании нацистов, где Геббельс вновь говорил про «проклятых евреев» и привел толпу в такую ярость, что Плоткин в некоторый момент испугался, что ситуация «выйдет у него из-под контроля». Но по окончании выступления потрясенный американец увидел, что молодые нацистские бойцы в форме стоят, ожидая приказа, «словно школьники; и словно школьники, они накупили себе хот-догов, когда к ним подошел продавец». Написанное в дневнике наводит на мысль, что он не мог убедить себя в том, что вот эта молодежь, поедающая хот-доги, – опасные люди.

Хотя сообщений о насилии, которое творили такие молодые люди, становилось все больше, часть богатых немецких евреев тоже не слишком беспокоилась по поводу нацизма. Эдгар Моурер вспоминал, как в конце 1932 г. обедал в доме «одного банкира по имени Арнхольт». Моурер, вероятнее всего, неправильно написал имя хозяина дома: возможно, этим банкиром был Ганс Арнхольд, который был вынужден бежать из Германии после прихода Гитлера к власти (сейчас его вилла является собственностью Американской академии в Берлине). В любом случае все собравшиеся за столом, кроме Моурера, были евреями.

За кофе несколько из них похвастались, что давали деньги нацистам по просьбе некоторых неевреев вроде Ялмара Шахта и Фрица Тиссена. Хотя в трудном 1923 г. Шахт руководил валютными операциями и фактически сумел обуздать гиперинфляцию, а в дальнейшем был президентом Рейхсбанка до 1930 г., теперь он все более явно поддерживал нацистов, как и индустриалист Тиссен. Моурер не скрывал своего удивления, так что хозяин дома даже спросил его, о чем тот думает.

– Я просто не понимаю, как народ Израиля мог выживать столько тысячелетий, несмотря на явную самоубийственность поведения, – ответил американец.

– Ну, нельзя же принимать этого человека всерьез, – отозвался его собеседник.

– Я принимаю, к несчастью. И вам советую.

– Это просто болтовня, – сказал банкир, и остальные согласно кивнули.

Как заметил Моурер, они «считали меня неспособны постичь немецкую душу».

Шахт, когда-то плотно работавший с демократическим правительством Веймарской республики, не считал все «просто болтовней». Незадолго до рождества Моурер столкнулся с ним и вежливо поинтересовался о планах на каникулы.

– Я поеду в Мюнхен, поговорить с Адольфом Гитлером, – объявил тот.

– И вы, мой демократ! – воскликнул Моурер, наплевав на этикет.

– Ах, ничего вы не понимаете. Что за американская глупость, – парировал Шахт.

– Возможно. Ну, попробуйте сказать мне простейшими словами, чего вы ожидаете от Гитлера. Я попробую понять.

– В Германии не наступит мир, пока мы не приведем Гитлера к власти.

Три недели спустя Моурер снова встретил Шахта и спросил, как прошла его беседа с лидером нацистов.

– Прекрасно, – ответил немецкий банкир. – Он у меня в кармане.

Как писал в своих мемуарах Моурер, «с этого момента я ожидал беды».