Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

Поезд рассказчика уходит из Берлина, и он размышляет, что теперь знакомые ему люди «остались далеко, как сон – словно запертые в ином мире».

Но вскоре американца приободряют оживленные и дружелюбные соседи по купе. Даже «чопорный длинноносый человечек», беспокойно вертевшийся всю дорогу и нервировавший других пассажиров, потихоньку расслабляется и вовлекается в живую беседу. Добравшись до границы в Ахене, они все выходят на пятнадцать минут, пока меняют локомотив. Человечек что-то говорит, что ему нужно взять билет на дальнейшую поездку и ускользает. Остальные идут гулять, прежде чем вернуться на платформу.

Вернувшиеся пассажиры обнаруживают, что в купе сидит их попутчик, болезненно-бледный, а перед ним – допрашивающие его пограничные служащие. Допрос ведет «чиновник… с темно-рыжими усами торчком, в точности как у кайзера Вильгельма… Голова обрита наголо, затылок и мясистая шея – в глубоких складках». Еще не зная, что их попутчик – еврей, пытавшийся улизнуть из страны и вывезти при этом деньги, американец уже задыхается «от жгучего, неистового бешенства». «Сломать бы эту жирную, в глубоких складках шею! Разбить бы в лепешку эту распаленную тупую морду!» Но он признается, что его одолевала беспомощность – как и всех вокруг. Он с тошнотой смотрел, как полицейские выводят их попутчика из вагона.

Поезд трогается со станции, рассказчик и остальные смотрят на арестованного в последний раз. Тот оглядывается. «И во взгляде этом была вся безмерность смертной муки человеческой», – пишет Вулф. «Все почувствовали, что прощаются не с каким-то одним человеком; а с человечеством».

Муки совести и гнев американца только усилились, когда милая блондинка в том же купе, которая ему казалась очень соблазнительной, «привлекала прямо-таки бесстыдной чувственностью», начинает говорить о случившемся, пытаясь справиться с мрачным настроением соседей по купе: «Уж эти евреи! – воскликнула она. – Если б не они, никогда бы ничего подобного не было! Это они во всем виноваты. Надо же Германии себя защитить».

Как и предсказывал немецкий друг из новеллы, публикация её привела к запрету книг Вулфа в Германии. Он так никогда и не вернулся в страну. В интервью для Asheville Daily News, газеты в Северной Каролине, Вулф говорил о своей последней поездке в Германию. «Я уезжал с чувством глубочайшего уважения и восхищения немецким народом – и ощущением, что ложные вожди его предали», – говорил он. Размышляя о своем европейском опыте в целом, он добавлял: «Я видел в европейском образе жизни определенное совершенство и отлаженность, которой у нас здесь не бывает. Но всюду царит ядовитая атмосфера ненависти. Я наконец захотел вернуться домой».

Несмотря на название своего романа, домой Вулф благополучно вернулся.

Глава 8. «Безумное чаепитие у Шляпника»

Летом 1936 г., когда Томас Вулф в последний раз посещал Берлин, был сезон «Великих Олимпийских игр», о котором он писал в своем романе «Домой возврата нет». Джордж Веббер, альтер эго автора и главный герой книги, наблюдает, как «организационный гений немецкого народа… теперь проявился с необычайной, волнующей силой. Истинно языческая пышность превосходила все, что только можно вообразить, и Джорджа это начинало угнетать». Веббер – а на самом деле Вулф – чувствовал подавленность, потому что прекрасно понимал зловещую суть этого великолепия. «Все это затмило игры, они перестали быть просто спортивными состязаниями… Изо дня в день здесь планомерно и с грозной внушительностью демонстрировалось, какой вышколенной и дисциплинированной стала вся Германия».

Ирония ситуации заключалась в том, что Гитлер и нацисты долго были против самой идеи проводить в Германии Олимпийские игры или какие-то другие международные спортивные мероприятия. В 1923 г. нацисты протестовали против Германского фестиваля гимнастики, шедшего в Мюнхене, потому что туда допускались «евреи, французы и американцы», как гласила петиция, подписанная Гитлером. В 1932 г., незадолго до своего прихода к власти, лидер нацистов называл Олимпийские игры «масонско-еврейским заговором» – хотя уже год как было принято решение проводить игры в Берлине. Когда же нацисты получили власть, их все равно раздражала сама идея устраивать международные соревнования, куда допускались бы евреи и чернокожие. В Vӧlkischer Beobachter выходили гневные статьи о том, что соревнования чернокожих и белых – это «неприличие и деградация самой идеи Олимпийских игр». В конце статьи заявлялось: «Необходимо запретить черным участвовать в играх. Мы требуем этого».