Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

Гости Берлина получали возможность гульнуть от души – и те, кто делал это на улицах, и те, кто делал это в высшем обществе. Фромм писала в своем дневнике: «Олимпийские приемы блистательны и бесчисленны. Иностранцам льстят, их лелеют, балуют и очаровывают». Ширера огорчал масштаб вовлечения иностранцев в эти показные роскошные мероприятия. «Боюсь, что нацистская пропаганда сработала», – заметил он к концу Игр.

Карла де Врис, пожилая американка, так эмоционально вовлеклась в происходящее, что сумела проскользнуть мимо гитлеровской охраны и поцеловать фюрера в щеку, когда тот посещал стадион с пловцами. Пловчиха Элеанора Хольм Джаретт, двадцатидвухлетняя жена лидера музыкальной группы Арта Джаретта и золотая медалистка Олимпийских игр 1928 г., происходивших в Лос-Анджелесе, так успела напраздноваться во время трансатлантического путешествия, что Брендеджу пришлось отстранить её от соревнований. Она все же задержалась в Берлине, убедив Международную службу новостей Hearst сделать её репортером на мероприятиях. За эту работу она взялась с энтузиазмом, появляясь на всех приемах, которые устраивало нацистское руководство. Когда Геринг подарил ей брошь со свастикой, она с радостью носила её на груди, чтобы все видели.

Но всего этого не хватало, чтобы полностью удовлетворить Гитлера. Фромм писала в своем дневнике, что он аплодировал немцам-победителям, «вскрикивая, хлопая и извиваясь, словно в оргазме», но зато вел себя «отвратительно» неспортивно, когда выигрывал кто-то другой – особенно Джесси Оуэнс и другие чернокожие американские атлеты.

– Просто подло со стороны США присылать этих плоскостопых особей соревноваться с благородными немцами, – жаловался он. – Я в будущем буду голосовать против участия негров.

Когда Оуэнс одержал одну из своих побед, Вулф сидел в дипломатической ложе рядом с Мартой Додд. Он издал «ликующий вопль», вспоминала Марта, и это прекрасно заметил присутствовавший на соревнованиях лидер нацистов. «Гитлер извернулся, чтобы поглядеть вниз и опознать вопившего, сердито нахмурился». На самом деле, фюрер при этом проигнорировал некоторые собственные указания. Директива для немецкой прессы гласила: «Не следует писать о неграх бесчувственно… Негры – граждане Америки, и к ним следует относиться столь же уважительно, как и к остальным американцам».

Хотя за всеми этими инструкциями стоял циничный расчет, что уважительные статьи в прессе заставят мир поверить в толерантность нацистов, ирония ситуации состояла в том, что многим немцам реально очень нравились чернокожие американские знаменитости, особенно Оуэнс. Как только он появлялся на стадионе, толпа радостно приветствовала его. Чернокожий американский социолог и историк В. Э. Б. Дюбуа, проработавший в Германии в 1935–1936 гг. почти шесть месяцев, писал: «Джесси Оуэнс бегал, изумляя весь глядящий на него мир. Его превозносили и фотографировали, у него брали интервью. Он шагу не мог ступить, чтобы у него не попросили «автограмму». Без сомнения, он стал самым популярным атлетом на Олимпийских играх 1936 г.» Пока Гитлер и остальные нацисты горько жаловались на чернокожих американских олимпийцев, обычные немцы порой приглашали этих атлетов выпить кофе или отобедать. Неудивительно, что Оуэнс и его чернокожие товарищи по команде возвращались из Германии куда менее обиженными, чем ожидали их соотечественники, – особенно с учетом того, что дискриминация в родной стране никуда для них не исчезала. Ричард Хельмс, молодой берлинский репортер из United Press и будущий глава ЦРУ, после окончания Олимпиады пересекал Атлантику на лайнере «Куин Мэри» вместе с Оуэнсом. В разговорах бегун отмахивался от любых историй про то, что Гитлер якобы пренебрежительно к нему относился. «Оуэнс был тихим, скромным человеком, – вспоминал Хельмс. – Он не считал себя обиженным, как об этом принято говорить, из-за того, что Гитлер не вручал ему лично золотую медаль».

Размышляя о собственном опыте, Дюбуа высказал и свое мнение о причинах того, что чернокожие американцы были в таких смешанных чувствах по поводу гитлеровской Германии. «Ко мне везде относились вежливо и с пониманием, – писал он. – Я не смог бы прожить так долго в любой части США, чтобы хоть раз (а скорее всего – много раз) не столкнуться с личным оскорблением или дискриминацией. А здесь я не припоминаю ни единого случая». Он отметил, что при новой власти Германия выглядит «довольной и благополучной», но что она также «молчалива, нервозна и подавлена», а всякая оппозиция запрещена. Он явно заметил, что «расовые предрассудки напрямую руководили действиями против всех ненордических народов, но в особенности против евреев, и эти действия отличались мстительной жестокостью и оскорбительностью, каких я никогда раньше не видел». Он добавлял, что ситуация стала «настолько сложной, что её невозможно описать, не вызвав обвинений в намеренной лжи». И все эти мысли возвращали его к Олимпиаде и к выводу, что «свидетельства случайного иностранца, не говорящего по-немецки и посетившего Олимпийские игры, ничего не стоят».