Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

Еще в 1933 г. генеральный консул Мессерсмит, которого нацистам давно уже было трудно обмануть, предсказал, что новая власть устроит целое шоу, когда позволит небольшому количеству евреев участвовать в Олимпиаде. Но он предупреждал, что это будет «ширмой для сокрытия настоящей дискриминации». Они с Раймондом Гейстом, еще одним высокоранговым сотрудником посольства, продолжали докладывать о случаях дискриминации, борясь с «очковтирательством» Шерилла и остальных. После своего перевода в Вену в 1934 г. Мессерсмит продолжил убеждать государственного секретаря Корделла Халла противостоять участию Америки в Олимпийских играх. Как он писал в телеграмме в декабре 1935 г., берлинское мероприятие становится «символом завоевания мира национал-социалистической доктриной». Если же не дать Олимпийским играм состояться, это будет «сильнейшим ударом, какой можно нанести национал-социалистической партии в пробуждающейся Германии». По его словам, многие «разумные и информированные наблюдатели» полагают, что судьба Игр оказала бы «огромное влияние на развитие европейской политики» – и сам он полностью согласен с их оценками.

Несмотря на то что и в самих США организации Игр в Берлине упорно противостоял Джеремия Махони, президент Американского союза атлетов, а также еще несколько крупных представителей спортивных организаций, точка зрения Брендеджа – Шерилла временно победила. Халл не слишком был тронут мольбами своих дипломатов из Берлина и Вены, а Рузвельт упорно молчал относительно всего этого противостояния. Как писал в своем авторитетном исследовании Nazi Games: The Olympics of 1936, Дэвид Клэй Лардж, «Рузвельт был настоящим политиком и наверняка понимал, что поддержка одной из сторон всем своим весом несет больше рисков, чем отказ выбирать сторону». Кроме того, продолжал Лардж, его администрацию и так уже считали слишком «дружественной евреям», так что даже судья Сэмюэль Ирвинг Розенман, один из его советников-евреев, советовал ему не поддерживать бойкота.

Когда Игры начались, они стали именно таким великолепным событием и зрелищем, какого ожидали и их сторонникии, и их противники. Вулф в «Домой возврата нет» дал их очень яркое описание:

От красоты и величия ежедневных зрелищ захватывало дух. Кружили голову состязающиеся друг с другом краски; бесчисленные флаги сверкали всеми цветами радуги, и по сравнению с этим великолепием кричащее убранство Америки во время парадов, торжественного введения президента в должность и Всемирных ярмарок казалось просто-напросто балаганной дешевкой, безвкусицей. В эту олимпийскую пору сам Берлин превратился в своего рода придаток стадиона. Весь город… с волнующей, языческой пышностью украшали гигантские флаги… флаги в пятьдесят футов высотой, какие могли бы развеваться над походным шатром какого-нибудь великого императора.

Все это послужило сценой для триумфального появления современного императора. «Наконец он появлялся – и некая волна прокатывалась по толпе, как по лугу под ветром, она катилась издалека, с приближением фюрера вздымалась все выше – то слышался голос, и надежда, и мольба всей Германии», – продолжал Вулф. Прибывает Гитлер, стоящий неподвижно в сияющем автомобиле, поднимает руку, «но не нацистским приветствием, а прямо вверх, словно благословляя – подобно Будде или какому-нибудь Мессии».

Впечатление это производило не только на сторонников Гитлера. «Берлин стал красивым и полным активности городом», – писала в New Yorker Дженет Флэннер. «В прошлом году физического благополучия было больше, а политической нервозности – меньше, чем когда-либо в Германии после войны. По столице это особенно хорошо видно». Делалось все, чтобы произвести именно такое впечатление на иностранных гостей. Роди Йостен, немецкий сотрудник Associated Press, вспоминал, как спешно восстанавливают многие места развлечений Веймарской эпохи. «Все стало доступно, открылись все танцплощадки, – говорил он. – Они играли там американскую и всякую другую музыку. И люди думали: ну, не так уж и плох этот Гитлер». Нацисты даже позволили вновь работать в столице семи тысячам проституток, которым до того это запрещалось.