ГКЧП: Следствием установлено

— Болдина, — свидетельствует старший референт Аппарата Президента СССР Анатолий Кудрявцев, — я могу охарактеризовать следующим образом: скрытен, между подчиненными и собой соблюдал дистанцию в отношениях, любил воспитывать, очень пунктуальный, в работе с документами никогда не допускал нарушений заведенного порядка. На мой взгляд, Болдин отличался большой работоспособностью, насколько я знаю, в течение трех лет он работал без отпусков и, даже находясь на больничном, продолжал работать. Впрочем, болел он редко. Обладал хорошей памятью.

Все документы к президенту проходили через Болдина. Он мог любой документ задержать, а мог представить в первую очередь. Вопросы личного приема решались в Секретариате Президента. Насколько я понимаю, и наиболее срочные вопросы на высоком уровне решались там. Секретариатом Президента руководил тоже Болдин…

Болдин как будто задался целью на собственном примере доказать, что недостатки человека всего лишь продолжение его достоинств: аккуратность оборачивалась педантизмом, работоспособность доходила до самоистязания, осторожность — до абсурда. Один из его личных водителей (в распоряжении Болдина были два персональных автомобиля и шесть шоферов) так рассказывал о нем: «Я даже не знал, кем он работает. Выезжая куда-нибудь, он никогда не называл адрес, просто указывал направление: прямо, теперь налево, здесь снова прямо… остановись…»

Болдин был хранителем очень многих тайн, в том числе и тех, которые могли серьезно сказаться на имидже Михаила Сергеевича. Например, Болдин лично показал Горбачеву документы, свидетельствующие о массовых расстрелах польских военнослужащих в Катыни. Однако Горбачев на все просьбы поляков предать гласности обстоятельства Катынской трагедии неизменно отвечал, что достоверных, подтвержденных документами, сведений о тех событиях нет.

Ознакомил Болдин президента и с хранящимися в ЦК секретными протоколами Пакта Молотова — Риббентропа. Внимательно изучив документы, Горбачев велел «убрать их подальше». Они могли стать несвоевременным подарком для прибалтов, которые уже тогда вырывались из «союзных объятий»…

Среди первых распоряжений, отданных Горбачевым сразу после освобождения 21 августа, был приказ кремлевскому коменданту — не пускать Болдина в Кремль. А в ночь на 24 августа его арестовали. Потом был обыск.

День, когда открылись японские суперзамки болдинского сейфа, без преувеличения стал одним из самых драматичных дней следствия. Там, в «кремлевской кладовке», как про себя мы окрестили потайную комнату в кабинете руководителя президентского Аппарата, расхожая фраза «политика — дело грязное» впервые столь тесно сомкнулась для нас с реальностью.

Большую часть собранной Болдиным коллекции секретов составляли материалы технического контроля, то есть, попросту говоря, записи подслушанных разговоров. Трудно сказать, в скольких квартирах и кабинетах стояли телефоны на троих — двое беседуют, третий молча слушает. От любопытствующего уха «большого брата» нельзя было отгородиться ничем. Даже очень высокопоставленные государственные деятели, располагающие особой, совершенно секретной связью, подвергались слуховому контролю. Делалось это, естественно, без всяких санкций, исключительно по устному приказу Крючкова.

А сфера его интересов была поистине безгранична. Слухачи из Госбезопасности тщательно записывали разговоры Ельцина, Шеварднадзе, Александра Яковлева, Бакатина, Примакова и многих других союзных и российских руководителей, представителей демократически настроенной интеллигенции, народных депутатов, журналистов, в том числе и западных. Фиксировались не только беседы о политике. Ведомству Крючкова было интересно все: кто кого любит или не любит, с кем и как предпочитает проводить свободное время, в какой стране хранит, если смог заработать, валюту, какую еду считает самой вкусной… Ну и мало ли о чем еще можно узнать из разговоров людей, которые вполне доверяют друг другу.

Руководитель Президентского Аппарата тщательно сберегал даже конверты, не говоря уж об автографах вроде предуведомления Крючкова: «Уважаемый Михаил Сергеевич! Это выдержки из материалов технического контроля», или резолюции Горбачева: «Вл. Ал.! Надо бы сориентировать т. Прокофьева (без ссылки на источник)». Болдин прекрасно понимал, какое грозное орудие шантажа представляет собой содержимое его сейфа, неопровержимо доказывающее, что президент был в курсе незаконной деятельности шефа Госбезопасности.

На допросах Болдин утверждал, что Горбачев не только регулярно знакомился с расшифровками разговоров своих политических оппонентов, но и обращался к Крючкову с просьбами не ослаблять слуховой контроль. А в мемуарах с нескрываемой иронией объяснил пристрастие шефа к подслушиванию: «Видимо, “архитектор перестройки” считал, что демократия демократией, а знание замыслов его противников все же важнее».