Глас Времени

При этом я наблюдал за собой как бы со стороны. Было страшно, но (нецензурное слово) интересно. То, что я видел свое тело и все события со стороны, это еще ерунда – я видел Его!!! Самого «оператора», если его можно так назвать. Он залез в мой мозг, но и я залез в его душу. Он знал, что я его вижу, и не препятствовал этому. Я заглянул в Их природу, познал Их сущность… но главное, я узнал… и это жутко: они не наши предки… они к нам вообще никак не причастны. Они прибыли на землю тысячелетия назад. Тогда Антарктида еще не была покрыта льдом. Я все это видел!!! Он пустил меня в свои воспоминания. Причем, в самые интимные. Оказывается, они помнят свою планету, они любят её, как, наверное, человек свою любить не умеет. Это что-то сильное, неописуемо сильное. Я побоялся заглядывать глубже. И, наверное, сделал это не зря.

Мне не забыть тот сырой октябрь 1939-го, тот отплывающий корабль, когда я впервые почувствовал свою значимость перед Историей. Не забыть, ибо теперь я окончательно понял свое предназначение: быть связным между двумя цивилизациями»

Гретта подходит и нежно обнимает его за плечи. Хорст откладывает карандаш и медленно откидывается назад.

– Ты был очень уставший, когда пришел. Неужели тебе хватило несколько часов, чтобы выспаться?

– Не совсем. Я по-прежнему хочу спать. Просто мне сейчас необходимо заполнить дневник, пока из головы не выпали какие-нибудь важные детали. Но, если честно, разбудило меня чувство голода. Я не знаю, что ты приготовила к моему приходу, но в доме пахло очень вкусно.

Она целует его в щеку.

– Сейчас подогрею.

Тишина длится минуту. Гретта не спешит отпустить Хорста и не торопится на кухню.

– Расскажи! – наконец просит она. Взгляд застенчиво пробегает по написанным строчкам. Хорст позволяет ей читать свои записи, даже иногда просит перепечатать текст на машинке.

– Сегодня я был в Германии! С высоты наблюдал, во что её превратили бомбардировки союзников. Плачевное зрелище. Мы пролетали над Дрезденом, от него ничего не осталось. Бедные люди, как муравьи на сожжённом муравейнике, до сих пор копошатся по его руинам. Берлин, как мне показалось, пострадал меньше, но это только показалось – на самом деле, у редкого дома осталась крыша.

– Вам удалось спасти фюрера? – с дрожью в голосе спрашивает она.

– И фюрера, и его жену… несколько дней назад он женился на Еве Браун, – поясняет Хорст, чувствуя на себе удивленный взгляд. – Даже семейство Геббельсов теперь здесь. Правда, они пока далеко отсюда, на полуострове. Помнишь, я рассказывал тебе про станцию имени Мартина Бормана?

– Значит, теперь будет, как ты говорил? Нам даруют вечную жизнь?

– Не вечную, но долгую. Фюрер спасен, а это являлось главным условием продолжения существования нашей колонии.

– Тогда скажи мне, почему я не слышу в твоем голосе радостных нот?

Он на миг оборачивается.

– Мы потеряли Лабберта.

– Как потеряли?!

– Он не успел к отлету.

– Но…

– Рейхскомиссаром теперь, скорее всего, стану я.

– Никогда не узнавала и хорошую, и плохую новость одновременно, – озабоченно произносит Гретта. – Пойду разогревать.

– Я подойду через пять минут.

Хорст возвращается к дневнику: