«Гласность» и свобода

Внезапно меня где-то поймал бывший майор МВД – следователь, ставший домашним другом, а потом и наследником художников Татьяны Борисовны Александровой и Игоря Николаевича Попова (на самом деле просто следивший за ними) – когда-то самых близких для нас с Тамарой людей. Майор сказал, что какой-то его знакомый обязательно хочет со мной встретиться. При встрече тот, по-моему, назвал вымышленное имя и отчество и начал убеждать меня в том, что у меня много влиятельных знакомых в Кремле, что я должен восстановить старые связи и с их помощью улучшить свое положение. Я ответил, что не представляю, о каких знакомых идет речь, да и вообще мне ни от кого ничего не нужно. «Ну, подумайте, подумайте…».

Внезапно директор института, в котором мы снимали офис, попросил меня зайти к нему. Он еще помнил меня по восьмидесятым годам, явно с большим уважением относился к «Гласности» и сказал, что тут к нему и к еще кому-то в институте «приходили», интересовались мной, нашими фондами, но он сказал, что все друг другом довольны.

Хотя, казалось бы, никакой конкретной угрозы не было, но ощущение опасности было так велико, что я позвонил в Париж Валере Прохорову и хотя Нюша только что вернулась оттуда, попросил вновь прислать ей приглашение. Позвонил в Иерусалим нашему другу, многолетнему моему заместителю в «Гласности» и крестному отцу Тимоши Андрею Шилкову и попросил его прислать приглашение сыну. Приглашения они прислали, но уехать дети не успели.

В тот день (22 января) у Вики Маликовой, благодаря помощи которой из Соросовского фонда стало чуть легче провести конференции о КГБ, был день рождения. И она пригласила нас с Томой к себе. Проведя там часа три или четыре, около двенадцати часов мы вернулись домой. Тимоши еще не было, но нас это не встревожило – в свои неполные двадцать один год он уже руководил группой, макетирующей журнал «TV Ревю», к тому же играл на гитаре в небольшой музыкальной группе, так что иногда задерживался по вечерам. Но через полчаса нам кто-то позвонил и сказал, что Тимоша в 20-й больнице и, кажется, попросил приехать или мы тут же решили поехать сами.

Мы сидели с Томой в приемном покое больницы, и я вдруг, впервые в жизни, почувствовал себя таким маленьким и ничтожным в этом гигантском мире, где, казалось, разверзлось небо и идет спор безмерных, непонятных мне сил. Часа через полтора к нам вышел молодой врач, посмотрел на нас обоих, вдруг ставших такими беспомощными старичками, и сказал:

– Делаем, что можем. Вам не надо здесь сидеть. Идите домой. Вам всё скажут.

Была ночь. Мы шли домой пешком, и на полпути я вдруг заплакал. Жена почти закричала:

– Не смей, не смей, – ей казалось, что нужно держаться, что это прибавит Тимоше сил.

Через час нам позвонили и сказали, что наш сын умер.

Постепенно начали выясняться все обстоятельства убийства. Его сбила машина в довольно узком проезде возле нашего дома, называвшемся 1-я Напрудная улица – ее надо было перейти, выходя из автобуса, который шел от метро. По-видимому, это было за полчаса до нашего возвращения, и мы прошли по Тимошиной крови (потом я никогда уже не мог подходить к этой стороне дома). В отличие от меня Тимофей был медлительным и скорее осторожным человеком – его нельзя было представить перебегающим улицу или не обращающим внимание на идущую машину. Чтобы его сбить, надо было держать машину с погашенными огнями, которая бы мгновенно вырвалась с большой скоростью из темноты.

Потом нам вернули вещи Тимоши: иерусалимский крест кто-то снял – золотой все-таки; в бумажнике, кроме документов, был календарик с моей фотографией – от выборов девяносто третьего года.

Дня через два пришли соседи, сказали, что в соседней поликлинике говорили с людьми, видевшими – из своего окна в соседнем доме – убийство Тимофея. Хорошо рассмотрели машину «Жигули», сбившую его и тут же уехавшую, двух подходивших людей, по-видимому, снявших крест; женщину, вызвавшую «скорую помощь» и милицию. Но на следующий день, когда кто-то из нас смог пойти в эту квартиру, оказалось, что она заперта – вся семья неизвестно куда из нее выехала и больше уже не вернулась.

Начались странные вещи вокруг конференции. Кажется, в день похорон Тимоши у нас был какой-то круглый стол в Государственной Думе. Вел его мой заместитель Володя Ойвин. Но день на пятый была назначена новая конференция о КГБ, и я смог заставить себя ее вести – было очевидно, кем и для чего был убит Тимофей, и если бы я не пришел, это значило бы, что они добились своего – хотя бы этого удовольствия убийцам я не доставил.