Главная роль

Отряд торопился на север. Поля перемежались виноградниками. Голые сухие лозы навевали тоску. Леса, сменившие виноградники, также казались безжизненными. Деревья стояли в инее. Лишь иногда на ветке покачивался сморщенный, чудом уцелевший листок. Царила тишина. Порой на снегу виднелись отпечатки звериных лап. Однажды чуть не из-под самых копыт с тявканьем выскочила лисица.

Элиан нетерпеливо подгонял людей. Худой, жилистый, будто сросшийся с конем, он, казалось, никогда не уставал. Мог по четырнадцать часов не сходить с коня, довольствоваться самой грубой едой. В грубошерстной тунике, «галльских» штанах и коротком воинском плаще — сагуме (вместо посеребренных доспехов и льняной тунике) он ничем не выделялся среди простых солдат. Максим начал догадываться, почему Элиана любили в гвардии.

И снова его пронзило острое беспокойство: не на расправу ли потребовал Траян начальника гвардии? «Чепуха, — попытался уверить себя Максим. — Казнить Элиана император мог бы и в Риме».

Но тотчас нашлись возражения: «Казнить? На глазах гвардии? Какой кровью обернулось бы? Наоборот, разумнее оторвать Элиана от преданных солдат»…

Тревога не проходила.

В воздухе кружились снежинки. Под копытами коней снег превращался в жидкую грязь. Дорога закончилась. Всадники следовали один за другим по узкой тропе. Густо теснились сосны и ели.

Потом деревья отступили, и горы открылись во всем своем великолепии. Узкие хребты, острые пики, ледники.

«Альпы».

Максим однажды уже побывал здесь. Разумеется, мысленно. Когда читал книгу «Слоны Ганнибала». С замиранием сердца следил он за походом великого карфагенянина. Вместе с ним штурмовал неприступные скалы, вместе с ним безуспешно искал обходные тропинки, скользил и падал на обледенелых склонах, жег костры и поливал раскаленные камни уксусом, чтобы потрескались. Вместе с ним оплакивал гибель множества воинов и всех слонов, кроме одного…

Да, это был героический переход. Сейчас Максим почувствовал это особенно хорошо. Через горы давно были разведаны тропы, и не приходилось сражаться с враждебными племенами, но Альпы оставались Альпами. Головокружительные кручи, узкие глубокие ущелья, застывшие водопады.

На перевале их опять застал снег. Серые складки гор напоминали куски мятой ткани. Низкие тучи скрывали вершины. Но едва перешли перевал, разъяснило. Заблистали под солнцем ледники, заискрились снеговые шапки. Над головой синело небо, далеко внизу, под ногами, густо темнела зелень сосен. Узкая тропа вела в долину.

В Медиолане Элиан дал отряду три дня отдыха. Здесь Максима нагнал гонец, привезший письмо от Сервии.

Письмо начиналось необычно. Вместо неизменного римского «Сервия — Максиму» с прибавлением пяти неизбежных букв S.V.B.E.V. (сокращенная фраза: «Если ты здоров — хорошо, я здоров») в папирусе стояло: «Дорогой и нежно любимый Максим».

И написано это было по-русски.

Актер осторожно разгладил папирус. Сервия сдержала обещание.

Максим тотчас вспомнил спор, возникший однажды между ним и Гефестом. (При разговоре присутствовала и Сервия.) Вольноотпущенник уверял, что никакой язык не может сравниться с латынью.

— Мой родной — может, — возразил Максим.

Гефест презрительно фыркнул:

— Варварское наречие!

Максим не ответил, так остро вдруг захлестнула тоска по звукам родной речи. По городу детства. По маленькой пышечной на углу, куда бегал после уроков; по кинотеатру, в котором не пропускал ни одного фильма; по скверу, где кормил бродячих собак; по просторному двору, где гонял в футбол… Впрочем, на месте пышечной теперь «Макдональдс»; кинотеатр превратился в казино; сквер исчез под особняком; а двор забит машинами…

Максим потряс головой. Даже возвратись он снова в двадцатый век, в тот день, из которого перенесся в Древний Рим, города детства не найдет. Город детства изменился до неузнаваемости. К нему можно приблизиться лишь в воображении.

Вполголоса он произнес:

— Буря мглою небо кроет…

Представил, как исполнял стихотворения и поэмы Пушкина Сергей Юрский. Или как читала «Евгения Онегина» несравненная Анна Кузнецова! Единственный раз слышал ее, но, кажется, впервые прочувствовал поэму.

Максим сжал кулаки. Он не может забыть свой язык! Потерять язык — потерять память. Потерять память — потерять самого себя.

— Мчатся тучи, вьются тучи…

Сервия слушала, склонив голову. Даже Гефест одобрил:

— Звучит музыкально. Что это означает?

— Означает, что теперь я буду твоим учителем, — выпалил Максим. — Начнем с алфавита. А, Бэ, Вэ, Гэ, Дэ…

— Это же исковерканная латынь! — завопил Гефест.

— Ша, Ща… — почти пропел Максим.

Гефест плюнул от отвращения.

— А меня не хочешь научить? — спросила Сервия.

Максим порывисто сжал ее руку. Теперь наверняка знал: родной язык не забудет. И дети его заговорят по-русски.

Но прежде всего он взялся за обучение скептика Гефеста. В канцелярии, в термах и даже в трактирах зазвучала русская речь.

— Мама мыла раму, — фразу из школьного букваря Максим помнил так же твердо, как и две последующих: — Мы не рабы. Рабы не мы.