Главная улица

Она ушла из школы, но сохранила за собой урок английского языка. Бегала на каждое заседание комитета Танатопсиса. Постоянно заглядывала в комнату отдыха для фермерских жен, чтобы заставить миссис Ноделквист подмести пол. Получила назначение в библиотечный совет на место Кэрол. Вела занятия со старшими девочками в епископальной воскресной школе. Ее переполняли самоуверенность и счастье. Замужество превратило мысли, иссушавшие ее, в освободившуюся энергию. С каждым днем она становилась заметно полнее и, хотя тараторила с прежней живостью, уже не так громогласно восхваляла счастье супружества, не так восхищалась младенцами и гораздо решительнее, чем раньше, требовала, чтобы город поддерживал предложенные ею реформы: покупку земли для парка и принудительную очистку дворов.

Она поймала Гарри Хэйдока за его конторкой в галантерейном магазине. Оборвала его шутки. Заметила, что Рэйми один наладил обувной отдел и отдел мужского белья, и потребовала, чтобы Гарри принял его в компаньоны. Прежде чем Гарри успел ответить, она пригрозила, что Рэйми и она откроют конкурирующее дело:

– Я сама буду стоять за прилавком, и есть лица, которые предлагают нам деньги.

Что это были за «лица», она и сама не знала.

Рэй сделался компаньоном в шестой доле.

Теперь он встречал покупателей прямо в салоне, с достоинством приветствуя мужчин и не лебезя перед женщинами. Он либо вкрадчиво убеждал посетителей купить что-нибудь им совершенно ненужное, либо же просто стоял, задумавшись, в глубине магазина и сиял, чувствуя себя настоящим мужчиной при воспоминании о страстных восторгах Вайды.

Единственное, что в ней осталось от прежней Вайды, отождествлявшей себя когда-то с Кэрол, было чувство ревности, которое она испытывала, когда видела Рэйми и Кенникота вместе и соображала, что некоторые, наверное, ставят Рэйми ниже Кенникота. Кэрол, например, явно смотрит на него свысока.

Ей хотелось крикнуть: «Нечего тебе важничать! Мне твой противный старый муж задаром не нужен. У него нет и толики духовного благородства моего Рэйми!»

Глава двадцать вторая

I

Всего загадочнее в человеке не то, как он воспринимает похвалы или, скажем, любовь, а то, чем он ухитряется заполнить, бездействуя, все двадцать четыре часа в сутки. Для пароходного грузчика это непонятно в клерке, для лондонца – в бушмене. Это же самое было непонятно для Кэрол в замужней Вайде. У самой Кэрол был ребенок и большой дом. В отсутствие Кенникота она вела за него все телефонные разговоры да еще читала все, что попадало ей в руки, тогда как Вайда теперь ограничивалась газетными заголовками.

Но после тусклого ряда лет, прожитых в пансионе, Вайда изголодалась по домашней работе, по самым мелким и надоедливым ее сторонам. Она не держала и не хотела держать прислуги. Она варила, пекла, подметала, стирала скатерти, и все это с торжеством химика, очутившегося в новой лаборатории. Для нее очаг был поистине алтарем. Она прижимала к груди жестянки с консервированным супом, неся их из лавки домой, и выбирала швабру или свиную грудинку с таким видом, будто готовилась к большому приему. Она опускалась на колени перед ростком фасоли в своем огороде и бормотала: «Я вырастила его собственными руками, я дала миру эту новую жизнь».

«Я рада видеть ее такой счастливой, – печально думала Кэрол, – мне следовало бы брать с нее пример. Я боготворю своего малютку, но домашняя работа… Мне еще повезло. Насколько мне легче, чем женам фермеров на новых местах или тем людям, что ютятся в трущобах».

Надо сказать, что еще не отмечен такой случай, когда кто-нибудь получил бы большое длительное удовлетворение от сознания, что ему живется легче, чем другим.

Свои двадцать четыре часа Кэрол тратила на то, чтобы встать, одеть ребенка, позавтракать, договориться с Оскариной о том, что купить в лавках, вынести ребенка на крылечко поиграть, сходить к мяснику за бифштексом или свининой, выкупать ребенка, прибить к стене полочку, пообедать, уложить ребенка спать, заплатить за доставку льда, часок почитать, погулять с ребенком, зайти к Вайде, поужинать, уложить ребенка, заштопать носки, послушать, как Кенникот, зевая, рассказывает про глупость доктора Мак-Ганума, который пытался с помощью своего дешевенького рентгеновского аппарата лечить подкожную опухоль, починить юбку, послушать сквозь сон, как Кенникот возится с топкой, попытаться прочесть страничку из Торстейна Веблена, – и день кончался.

Кроме тех минут, когда Хью особенно шалил, или плакал, или смеялся, или удивительно взрослым тоном говорил: «Люблю мой стульчик», – она неизменно испытывала расслабляющее чувство одиночества. Она больше уже не гордилась этим. Она была бы рада достигнуть умиротворения и, как Вайда, быть довольной своим городом и подметанием полов.

II