Главный университет. Повесть о Михаиле Васильеве-Южине

Чувствовали ее дыхание и саратовские «добрые демократы».

Михаил Иванович, знавший Мясоедова по работе в суде, присматривался к этому неглупому старику, хотя ничего революционного от него, разумеется, не ждал. Общество, которое большевики застали у Мясоедова, было тоже ему хорошо известно. Конечно, все те же «милые либералики» с сахарными устами. Был здесь знакомый уже Южину депутат Государственной думы кадет Алмазов, эсер Ракитников и некоторые другие.

Большие окна разрисованы морозом. Там, за стенами дома, зимняя непогода. А здесь тепло, нарядный стол, изысканные яства, шампанское во льду.

Алмазов, считавший себя аристократом, подчеркивал свое умение смаковать этот искристый напиток, закусывая тонко нарезанным ананасом. Ракитников, напротив, пил шампанское как воду, а ананасы вообще считал «немужицкой» едой.

«Забавляются», — с отвращением подумал Южин.

Мицкевич, человек энергичный и темпераментный, заговорил громко и вызывающе:

— А меня предупреждали, что здесь готовится заговор. Наверное, против шампанского.

Степенный Милютин, оглядев стол, сказал насмешливо:

— Господа решили нас убедить, что не так уж плохо живет Россия, как о том твердят большевики.

Васильев-Южин не стал комментировать это собрание, — его интересовало лишь одно: зачем саратовским «добрым демократам» потребовались большевики.

— Вот и наши рабочие вожди, — картинно раскланялся Мясоедов.

Доктор Алмазов, которому Южин до сих пор не мог простить его отступничества в случае с Ломтатидзе, всячески старался подчеркнуть свое дружеское расположение. Он умело, со вкусом разливал шампанское, интересовался, не желают ли «господа рабочие лидеры» чего-нибудь покрепче.

Южин ответил:

— Покрепче, вероятно, будет наш разговор. Давайте же не откладывать его в долгий ящик.

Ракитников, эффектно вскинув голову, согласился.

— Вот это по-нашему, по-мужицки, — подчеркивая последнее слово, сказал он.

Разговор начал Алмазов. Южин удивился, как неожиданно изменилось его лицо. Куда девалась сладкая, белозубая улыбка. Безысходную грусть, тоскливую озабоченность — вот что выражало теперь его широкое лицо.

— О наша бедная, многострадальная Россия… Сколько горя, сколько слез расплескалось по ее просторам…

«Безвкусно, милостивый государь, — подумал Южин, — Для доктора такой пафос даже неприличен».

— Этот позор с Распутиным никакой выстрел не убьет. Наш слабовольный государь…

— Ого! — воскликнул Милютин. — Не в большевики ли вы решили записаться?

— Не шутите, право, нам не до шуток, — просительно ответил Алмазов.

— Такого государя давно бы… — Ракитников выразительно провел рукой по горлу.

— Ну, это уж по вашей линии, — заметил Южин. — Не знаю только, за чем задержка. Мы слушаем вас, господин Алмазов.

— Нам хотелось бы знать, как отнесутся левые партии к насильственной, быть может, замене царя другим, более достойным лицом и к неизбежным, без сомнения, переменам в составе правительства.

Милютин выразительно посмотрел на Южина: ага, мол, вот она, заковыка. Мицкевич удивленно слушал, а у Михаила Ивановича на лице не дрогнул ни один мускул.

— Я слушаю вас, — спокойно сказал он, по привычке протирая носовым платком пенсне.

— Мы решили спросить у вас как представителей рабочих…

— Не поможем ли мы вам захватить власть? — закончил фразу Васильев-Южин.

— Ну почему же именно нам? Мы люди маленькие. «Опять кокетничает», — подумал Михаил.

— И потом… свергнуть царя — наша общая задача, не правда ли? — вкрадчиво спросил Милютин.

Ракитников не признавал, очевидно, дипломатических разговоров.

— Необходим дворцовый переворот, — сказал он, как отрезал.

— И кто же его будет совершать? — спросил Южин, пытаясь понять, насколько подготовлен этот разговор.

— Ну, для этого всегда люди найдутся. Молчавший все это время Мясоедов печально вздохнул.

Алмазов не спускал глаз с Васильева. Ему очень хотелось, чтобы слова о насильственном свержении царя, о необходимости решительных действий вызвали одобрение большевиков.

Между тем для Южина становилось все более и более очевидным, что никакого конкретного плана действий представители буржуазных партий не имеют. «Ваши дела, — думал он, — очевидно, очень плохи, если вы заговорили о дворцовом перевороте. Значит, революция надвинулась вплотную, если перепуганные крысы ищут спасения в таком отчаянном, псевдореволюционном средстве…»

Милютин подмигнул Южину: пора ставить точки над «i». Михаил Иванович кивнул — согласен.

Алмазов между тем терял терпение.

— Так все-таки — переворот или нет? — нервно спросил он.

Южин, снова протерев пенсне, медленно заговорил:

— Мне думается, что единственным выходом из теперешнего катастрофического положения может быть только революция. Не игра в революцию, не наивный и убогий дворцовый переворот, а настоящая, грозная и очистительная революция, которая навсегда уничтожит вековой позор и несчастье страны — царя и всех его сатрапов. Южин видел, как побледнел, словно испугавшись, Алмазов. «Ага, на это ты не рассчитывал?»

— Рабочие вынуждены будут начать революцию и, несомненно, ее начнут. Можно с уверенностью сказать, что на этот раз их дружно поддержат солдатские массы.