Главный врач

Балашову было плохо, но он шутил:

— Не все тебе, Алексей Платонович, к председателю Советской власти в области за помощью бегать. Довелось и ему тебе челом бить. Выручай, брат.

Он держался бодро. О своем заболевании говорил в пренебрежительном тоне, каким говорят обычно люди, которые стесняются болезни, привыкшие всегда быть в строю. Но Алексей видел: Балашову плохо.

Корепанов вышел в соседнюю комнату. Мильченко звонил в обком первому секретарю. Алексей ясно представил себе кабинет Гордиенко — письменный стол, кожаное кресло… и самого Федора Тимофеевича тоже представил. Слегка наклонив голову, он держит в левой руке телефонную трубку, в правой — толстый цветной карандаш. И пристукивает этим карандашом по столу, как делает всегда, когда чем-нибудь озабочен.

Алексей понял, что речь идет о срочном консилиуме.

— Консультанта из Киева? — переспросил Мильченко и посмотрел на Корепанова.

— Надо! — сказал Алексей.

— Конечно, — сказал в трубку Мильченко. — Вы сами позвоните в ЦК?.. Хорошо!.. Не беспокойтесь, я сделаю все.

Он прислушался к тому, что говорил Гордиенко, несколько раз кивнул головой в знак согласия, потом передал трубку Корепанову.

— Тебя просит.

Гордиенко поздоровался и спросил, что с Балашовым. Алексей коротко рассказал.

— Очень прошу, Алексей Платонович, примите все меры. Там у вас товарищ Мильченко. Так по всем вопросам обращайтесь к нему.

Алексей положил трубку и потянулся за шляпой.

— Куда же ты? — с недоумением посмотрел на него Мильченко. — Мы ведь консилиум собираем. Я сейчас Шубову позвоню, Федосееву… Кого бы еще вызвать?

— Машину скорой помощи вызовите, — сказал Корепанов. — Больного надо в больницу.

— Хорошо, — согласился Мильченко. — Я сейчас же позвоню в лечсанупр, чтобы приготовили койку.

— Послушайте, Олесь Петрович. Ведь вы серьезный человек. Степану Федосеевичу сейчас нужен хорошо оборудованный хирургический блок, а не санаторий. Везите его к нам.

— Вопрос об операции может быть решен только после консилиума, — твердо сказал Мильченко.

— Вот я и спешу, чтобы все подготовить. И послушайте меня, Олесь Петрович, не тяните с перевозкой.

— Тебе не терпится поскорее взяться за нож?

— Откровенно говоря, да. — Иронический тон последних слов Мильченко разозлил Алексея. Он хотел добавить что-то очень резкое, обидное, но вместо этого сказал спокойно и серьезно: — Тут лучше не тянуть.

Дежурила Лидия Петровна. Когда Алексей вошел, она заканчивала операцию.

— Что случилось? — спросила она, как всегда, спокойно.

Алексею нравилось это спокойствие Вербовой. Очень веселая и жизнерадостная в обычное время, она совершенно менялась, переступая порог операционной. Эта метаморфоза казалась вначале нарочитой и вызывала улыбку. Потом Алексей понял, что это просто привычка, результат хорошей школы. Так всегда бывает, если врач прямо со студенческой скамьи попадает к требовательному и серьезному хирургу. Сначала приходится неволить себя, сдерживая готовую сорваться шутку или улыбку, а потом чувство деловой напряженности становится обычным. И это уже черта характера — натура.

Алексей рассказал о Балашове. Когда он закончил, Лидия Петровна сказала сестре.

— Включите большой стерилизатор. Положите туда… — И она неторопливо принялась перечислять необходимые для предстоящей операции инструменты.

Корепанов послал за Ульяном Денисовичем. Ему хотелось посмотреть вместе с ним Балашова, как только того привезут. А вдруг не привезут? Могут ведь отправить к Шубову… Он посмотрел на часы. Время идет. Ну что они там возятся?

Алексей снял трубку, чтобы позвонить, когда за окном раздалась сирена санитарной машины.

Не успели Балашова положить в палату, как прибыли консультанты — Шубов и Федосеев.

«Все же молодец Мильченко, — подумал Корепанов. — Вот у кого учиться оперативности».

Федосеев сидел, закинув ногу за ногу, и молчал. Зиновий Романович ходил по кабинету, зябко потирая руки, и, как всегда, улыбался.

Когда сестра принесла анализы, Шубов посмотрел их и, передавая Федосееву, сказал:

— Тревожно. Однако пока ничего угрожающего.

Федосеев ознакомился с анализами, молча положил их на стол и поднялся.

— Посмотрим больного? — спросил он, ни к кому не обращаясь.

Во время обследования Корепанов стоял в стороне, предоставив инициативу самому старшему — Шубову. Зиновий Романович обследовал больного долго и внимательно. После него — Федосеев. Когда закончилось обследование, Корепанов подозвал сестру, которая стояла со шприцем наготове:

— Делайте инъекцию.

Балашов посмотрел на Корепанова, потом на Шубова.

— Мы посоветуемся сейчас, — сказал Шубов, — а вы пока поспите немного. Боли у вас через две-три минуты как рукой снимет.

Он говорил улыбаясь и таким тоном, каким разговаривают с детьми. Это почему-то злило Корепанова. Потом, уже в ординаторской, его тоже все злило: и многословие Шубова, и молчание Федосеева, и напряженно-выжидательная поза Мильченко у столика с телефоном.

— В таких случаях обычно рекомендуют оперировать, — сказал Шубов. — Но ведь существует и другая точка зрения…