Главный врач

Машина шла берегом. Гервасий Саввич опустил стекло дверцы. Берег тут был высокий. Река — вся как на ладони, и острова, и ерики между ними. Сквозь тучи выглянуло солнце, осветило речную гладь. Из-за острова выплыл каюк. Лодочник греб, энергично налегая на весла. Гервасий Саввич вспомнил, что завтра воскресенье, и вздохнул. Хорошо бы хоть на один день забросить к чертям собачьим все дела и забраться в плавни. Когда он был на реке?.. Давно. Так давно, что и не упомнишь уже. А надо бы съездить…

Показалось Степное. Машина, подпрыгивая на ухабах, въехала на широкую улицу, с обеих сторон усаженную акациями. Деревья были неодинаковые: одни — высокие, развесистые, с толстыми покрытыми бурой корой стволами. Эти еще за царя Хмеля посажены. Другие — совсем крошечные. Эти высажены недавно, прошлой осенью или весной этого года, вместо вырубленных во время войны великанов.

Степное выглядело богатым селом. Война как-то минула его, прошла стороной. Здесь были дома и под черепицей, и приземистые хаты, покрытые потемневшим от времени камышом. Большинство изгородей, как и во всех приречных селах, сделаны из камыша или лозы.

Вот и правление колхоза — большой дом под железной крышей. Над воротами — арка с лозунгами, выкрашенная в ярко-красный цвет.

Заслышав звук мотора, Глыба вышел навстречу и сейчас возвышался на крепком сбитом из толстых досок крыльце правленческого здания. Когда он спускался, ступеньки стонали под тяжестью его огромного тела.

Встреча была бурной. Цыбуля и Глыба сначала обнялись, потом стали колотить друг друга кулаками по спине и плечам, опять обнялись и опять стали колотить друг друга. Наконец Гервасий Саввич сказал:

— Ладно, хватит тебе пыль из меня выколачивать. Приглашай в хату.

Они вошли в помещение. В большой комнате было чисто и прохладно. Некрашеный тщательно выскобленный пол был еще влажен. На подоконнике — тоже невыкрашенном — горкой лежал чебрец. От него шел пряный запах.

Гервасий Саввич с удовольствием втянул носом воздух и сказал улыбаясь:

— Чисто у тебя, Иван Гордеевич. Не так, как у других.

— А как же у других?

— Как в свинюшнике: стены ободраны, полы загажены и не чебрецом пахнет, а черт знает чем.

— Садись, рассказывай, какая беда тебя к нам привела, — сказал Глыба. — Я же знаю, ты так запросто не приедешь.

Гервасий Саввич рассказал.

— Нету у меня ни бычков, ни коров яловых, — ответил Глыба. — Все, что можно было сдать, — сдали. И все равно план не выполнили.

— И вечно он прибедняется, — рассердился Гервасий Саввич. — Куркуль — он и есть куркуль.

— Нашел кулака, — рассмеялся Глыба.

— Куркуль, — повторил Гервасий Саввич. — И до войны был им и после войны остался.

Глыба опять рассмеялся.

— Чего же ты меня не раскулачил? Еще тогда, в тридцать втором? Когда комиссию по раскулачиванию при нашем сельсовете возглавлял?

— Маху дал. До сих пор себе простить не могу, — серьезно сказал Гервасий Саввич. Он посмотрел с улыбкой на веселое лицо Глыбы и спросил: — А может быть, у колхозников есть?

— Что есть?

— Ну вот, на тебе ехали, ехали и приехали. Да шо я у тебя девку сватаю, чи шо?

— Не серчай, — посмотрел на Гервасия Саввича Глыба и, порывшись среди бумаг на столе, положил перед собой список колхозников. — Кое у кого найдется. — Он вооружился карандашом и склонился над списком. — Вот у деда Щербатюка двухгодовалый нетель есть. Только трудно будет тебе сторговаться с ним: вредный дед, упрямый.

— Пиши, пиши. Всех пиши. А там уже — сторгуюсь чи не сторгуюсь — не твоя забота.

— Горпына Харченко, — продолжал Глыба. — Я сам предложил ей продать корову. Коза и та больше молока дает.

Он записал еще несколько фамилий и протянул список Цыбуле.

— Поговори с людьми. Авось уговоришь.

— Разом поедем, — решительно сказал Гервасий Саввич и посмотрел на Глыбу так, что тот лишь плечами пожал.

С «вредным» дедом Щербатюком, к удивлению Глыбы, поладили быстро. Зато с Горпыной Харченко Гервасий Саввич торговался до самой темноты. Даже вспотел. Высокая худощавая женщина с потемневшим от солнца лицом и сухими губами заломила такую цену, что председатель колхоза только головой покрутил. Совсем сказилась баба. Гервасий Саввич доказывал, что такой цены нет и быть не может, что выведи она свою корову на базар, ей и половины не дадут того, что она заломила. Женщина стояла на своем. Она уступила немного и то не сразу, потом уперлась уже окончательно. Гервасий Саввич уговаривал ее, доказывал, что он не спекулянт, что он не для продажи покупает, а для больницы — больных кормить, что надо быть сознательной.

— По мне ты ее хоть сам съешь, хоть волкам отдай. Мне все одно, — стояла на своем женщина. — Мне гроши нужны. Кабы не нужны были, разве я продавала бы?

Наконец вмешался Глыба и помог договориться.

— Проклятая баба, совсем измотала, — ворчал Гервасий Саввич, вытирая лоб и шею потемневшим платком. — Никоторой сознательности у твоих колхозников. Совсем одичали.